Формула всего

Какаранджес покосился на дверь, и губы его изобразили разрез улыбки, сочетающей лицемерное подобострастие и решительное коварство.

– Я вам помогу, – доверительно начал он. – Я всего лишь маленький воришка, но у меня есть сведения… Они продвинут вас еще дальше… Вас узнают в столице.

– Ничего не понимаю. Выражайся яснее – куда ты клонишь?

– Я предлагаю обмен – мою свободу на вашу славу.

– Ха-ха!

– Вы зря смеетесь, – Какаранджес понизил голос. – Я открою вам одну тайну. Самый главный ищейка не может о ней и мечтать!

– Брось. Я вижу, ты мастер морочить головы, но ничего путем сказать не можешь!

– Я знаю, кто украл Неухватную Икону! Знаю, что с ней! Ваше благородие, если вы меня простите, сегодня же этот преступник будет у вас в руках!

Косицкий растерялся. Земля ушла у него из-под ног, голова закружилась. Если не считать взрыв кареты с министром юстиции, пропажа Неухватной Иконы стала самым громким криминальным происшествием года. О нем судачили и в простонародных харчевнях, и в лакейских, и в собраниях купеческих гильдий, и в армии, и в остроге, и во дворце. Православный мир раскудахтался, как курятник. Наиболее непримиримые ортодоксы утверждали даже, что никакой кражи не было, ибо поймать Неухватную Икону человеку не под силу, а Герцог неуклюже пошутил на одном из приемов:

– Господа, я считаю, что она утонула!

Оказывается – нет! Косицкий просиял. Неухватная Икона обеспечит ему карьерный рост и медаль в петлицу. Он заведет молодую любовницу и купит саблю с алмазами на эфесе!

Асессор немедля вернул жандарма и, то и дело сбиваясь на восклицательные аллегории, разъяснил ему, что к чему.

– Надо брать, – подытожил Андрей Никанорыч, уже размышляя, сколько им взять людей.

Тут опять встрял Косицкий:

– Я иду с вами.

– Ваше благородие, не утруждайтесь, – нахмурился жандарм. – Не стоит. Он ведь цыган, мало ли какой фортель выкинет-с…

– Выбора нет!

– Выбор есть всегда-с, – проявил разумную либеральность Андрей Никанорыч, но Косицкий отрезал:

– Это у трусов. Для храбрецов выбора нет!

Глава двадцать пятая

Далэскэ бы начальникоскэ да дэ муй мочалка[82].

Кучириц отделял от Одинокой Вдовы один день верховой езды. Драго – гордый и нелюдимый – сидел в «Погребке» за большой кружкой кваса. Рядом ждал своей очереди кусок жареной говядины, из которого торчала гнутая вилка. Несмотря на окружающий гвалт, Драго был погружен в себя, словно он в данную минуту решал вопрос жизни и смерти. Мысли в нем всплывали, как болотные пузыри. Формула Всего на протяжении многих дней была для них настолько щедрым и надежным источником, что почти превратилась в клетку, больше не отпуская ни одну мысль из своих зеркальных пределов. Драго думал только о Формуле, с каждым разом возвращаясь на собою же протоптанную дорожку.

Из окна ему открывался вид на кривую и грязную улицу. Вчера целый день лил дождь, и все ямки и рытвины заполнились мутными лужами. Прохожие вынуждены были перескакивать с одного сухого места на другое. Тротуар из неровных широких досок хлюпал и западал. Ругань извозчиков не прекращалась ни на секунду.

В «Погребке» густая полоска засохшей грязи пролегала от распахнутой настежь двери к выкрашенному в черный столу-бюро, за которым восседала хозяйка. Время от времени заглядывая в распухшую от давности амбарную тетрадь, она лениво щелкала костяшками на больших деревянных счетах. По паспорту ее звали Марина, но все близкие люди, включая постоянных посетителей, обращались к ней Мариша. Это была женщина умная, бойкая, сильная и некрасивая. С каждым гостем, включая Драго, которого Мариша видела впервые, она держалась тепло, но твердо. Без обиняков. Могла и послать подальше, но незапятнанная репутация и своеобразная шутливая сварливость, присущая этой женщине, заставляли уважать ее и прислушиваться. Хотя ничего особенного она не делала. Просто относилась по-человечески. Понятливым с ней было легко, а если кто-то вдруг зарывался, то Марина никогда не тратила сил на обиду, потому что знала: этим займется человек в картузе. Тот всегда сидел на одном и том же стуле, за одним и тем же столом, под которым был спрятан железный дрын. Человек в картузе был один из ее сыновей. Они менялись на посту дежурного вышибалы, передавая друг другу и оружие, и картуз. Господь не дал Марине дочки, зато через каждые два года награждал ее пацаном. Двое умерли во младенчестве, но оставшиеся пятеро вымахали в громких и веселых громил. Их побаивался даже исправник, однако Маришина банда не столько разбойничала, сколько наводила в округе порядок. Мать гордилась своими орлятами.

Когда она в очередной раз прошмыгнула в жилую часть дома за новым кушаньем, ее муж Степан, вооружившись толстой сапожной иглой, прошивал подошву развалившегося ботинка.

– Сидит? – спросил он у жены, не поднимая глаз от работы.

– Ты о ком?

– Цыган.

– Чем он тебе не понравился?

– У него вид такой, что если я его спрошу: «Который час?» или «Дай огоньку», он меня пырнет, как свинью.

– А ты не спрашивай. Человек думает себе спокойно, никому не мешает.