Формула всего

Идем рядами, я довольная, жмурюсь на солнышке, в кастрюлях отражаюсь. У места, где зеркалами торгуют, задержалась, огляделась. Хороши. Все три хороши, честное слово!

А потом я увидела в зеркале, что сзади прямо на меня несется огромный черный бык. Глаза кровью налиты, в носу кольцо болтается. Бежит и пыль от копыт до груди ему достает.

– Воржа, прячься, у тебя юбка красная!!! – заорал Буртя.

Подруги мои завизжали и вместе с мальчишками рассыпались по рядам, как бусины с порванного ожерелья. Я осталась одна возле зеркала и как заколдованная глядела на отражение. Бык смотрел мне прямо в глаза, и я не могла отвести от него взгляд и двинуться тоже. Это потом я поняла, что могла погибнуть, а в ту минуту мыслей никаких не было, только бык. Сколько это длилось, не знаю, мне казалось, что он сто лет бежал до меня.

В последнюю секунду я почувствовала, как меня подхватили чьи-то сильные руки, бык промчался мимо, и возглас прокатился по рядам: «Ааааах!!!»

– Ты как?! Живая?! – парень держал меня на руках и тряс, как спелую сливу. Я узнала одного из тех цыган, что на конях кувыркались.

– Живая, – мертвым голосом ответила я.

– Чего не пряталась-то?! Жизнь не мила?!

– Стэво! Отпусти ее!

– Меня Стэво зовут. Стоять можешь?

– Пусти, – попросила я, и парень поставил меня на землю.

К нам подошел красивый цыган, тот, который танцевал с медведем, и сердце мое наконец-то забилось.

– Быка поймали, – сообщил он и улыбнулся Стэво. – Ловко ты ее схватил, брат!

Потом он улыбнулся мне и спросил:

– Ты из Кирилешти?

Я быстро закивала, но ни слова сказать не смогла. Весь испуг, который был внутри, из меня полился. Слезы просто ливнем хлынули, будто кто ведро опрокинул. Я развернулась и пошла домой. По дороге я закрывала глаза, и каждый раз красивый цыган улыбался мне.

На полпути, возле рощицы, меня дожидались всклокоченные Лолли и Роза. Они наперебой стали рассказывать мне, как испугались, как бежали сюда, как ждали меня и не находили себе места, а я все молчала.

Дома объяснила Муше про ананас и принялась за хозяйство. Стряпать и молча можно. Канорэ[72] вкусненькие налепила, до вечера с ними провозилась. И как обычно, когда канорэ делаю, братишки рядом крутятся, просят дать им прямо с огня. Наши цыганские пирожки – ой, объедение!

А вечером, когда вся семья в шатре собралась, я внесла таз с кушаньем и услышала, как Сухарик спрашивает у Муши:

– Дед, кто такой Кащей?

– Кащей – это старик вроде меня, только бессмертный он, туда-сюда. Смерть его на конце иглы, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, а заяц в сундуке на вершине дуба. История про это есть. Рассказать?

– Не-е, деда, – замялся Сухарик.

Муша своими байками всем уши прополоскал. Я-то понимаю, что скучно ему, но многие уже дни считают, когда он за дело примется.

– А зачем тебе Кащей? – справился Муша.

– Меня вчера так один олух обозвал.

– За что?

– А я грязью в него кинул. Морда у него противная.

– Молодец, туда-сюда! Герой!

– Ну да, герой! – ляпнула я на свою беду. – Он потом до табора несся так, что пятки сверкали.

И сразу поняла, что зря так сказала, братец немедля отомстил мне:

– А к Ворже циркач один пристает! На руках носит.

Я покраснела, как ягода под солнцем. Все обернулись на меня, отец отложил трубку и спросил, серьезней не бывает:

– Это правда?

– Да что ты! Он меня спас. Бык за мной бежал, а он меня из-под рогов ухватил…

– Ну если спас, то молодец. Спасибо ему. Но знай, дочь, если тебя кто обидит, он здесь смерть свою найдет.

– В яйце? – говорит Сухарик.

– В моем лице!

Я вышла из шатра, села у костра и подумала. Ведь и правда, отец не шутит, сделает, как сказал, если кто меня обидит. А что такое обидит? Сейчас, когда я невеста? Все. Взгляда, слова достаточно.

И вспомнила я историю про Милю и Гришку, Муша ее рассказывал.

Полюбил Гришка Милю. Посватался к ней, семьи день свадьбы назначили. Таборы ждут праздника. За день до свадьбы Миля пришла к Гришке, призналась, что не девушка она уже, и попросила его, ради любви к ней, не позорить ее и взять грех на себя. А Гришка сидел и яблоко чистил ножичком. Так он побледнел, обнял Милю и, ни слова не сказав, в сердце зарезал ее.

Глава девятнадцатая

Кон мангэ на патяла, долэс обчорава[73].

Муша с утра как конь, что копытом бьет. Невтерпеж ему в дорогу – сапоги свои надраил так, что можно смотреться в них, как в зеркало.

Напились мы чаю и пошли ходить, ноги разминать. Я уже Мушу почти не держу, просто иду рядом, для компании. Он говорит, а я сахар сосу и думаю, про что хочу, не слушаю его. И в любой момент могу закрыть глаза, чтобы красивый цыган улыбался мне.

– Да-а, когда любовь горька, тогда и конфетка не сладка, – сказал Муша.

– Что? – споткнулась я.

– Скучаешь по нему?

– Что?

– Ты меня не таись, туда-сюда. Не надо. Что, я сам не вижу – думаешь ты о нем. Сахар ешь, а лицо кислое. Приедет, приедет Драго.