Формула всего

Матерь Божья и Святой Николай! Как я испугалась его слов! Хорошо еще, в руках ничего не держала, уронила бы. Все! Хватит мечтать про кого не следует. Парень всего-то улыбнулся, а я сердца не чую. Попросил ковшик – а я ему полные ведра подала. Хороша невеста!

И какого беса Муша так заговорил, не подозревает ли чего? Так недолго позор на свою голову навлечь и неприятности большие. На всякий случай на рынок я наряжаться не стала, пошла, как была. Лолли с собой позвала.

Лолли всю дорогу трещала. О том, что кукушку она слышала и это значит – вот-вот к ней сваты приедут. Что прошлой ночью ей вши снились, верный знак, что мать серьги подарит, а ей бы лучше бусы синие, как у Розы. Что Гулумбу Антрацит поколотил вчера за длинный ее язык, за то, что Гулумба рассказывала людям, будто муж ее колотит. За всеми этими байками я и не заметила, как мы до ярмарки добрались.

Нашла я примеченный ряд, где гаже ананас мне посулил. На месте гаже баба молодая стоит, я к ней:

– Муж твой сказал, ананас мне тут будет.

– Ой! Цыганочка! Нарисовалась! Ты ж вчера обещалась!

– Э-э! Вчера не до тебя мне было, чуть на небо я не отправилась!

– Что ж стряслось?

– Слышала, бык вчера сбежал?

– А как же. Тебя, что ли, напугал?

– Напугал! Меня, чтоб напугать, догнать сначала надо. А я шибче ветра бегаю! Нет, не напугал. Жаль, не было у меня с собой собачьего волоса, вот бы я ему болячку наслала! Не, я стала на месте, дождалась, когда он прискачет, и дала промеж рогов…

Гажиха рот разинула от неба до земли, одно удовольствие ей рассказывать, а Лолли меня под локоть толкает!

– Чего толкаешь? Видишь, разговор у нас…

– Ты так до вечера пробалаганишь, и придется нам бежать в табор… шибче ветра.

– Твоя правда. Ладно, – говорю я гажихе. – Некогда мне. Давай ананас.

Достала она из мешка эту невидаль и подает. Величиной с голову, само желтое, курчавится, листья зеленые скрипят, я понюхала – пахнет резко.

– Это ананас такой?

– Ананас и есть.

– Чудной! С виду и не скажешь, что вкусный, – засомневалась Лолли.

– Вкусный, как медовые шанежки! Золотой с тебя, цыганочка!

– А чего так дорого?

– Издалека привезли, не растет он здесь.

– Все равно дорого, – сказала Лолли.

– Давай мне еще баклажан в придачу и тогда забирай золотой! – предложила я. Баклажан мне очень понравился.

– Добро, – согласилась гажиха.

Отдала я Мушин золотой, взяла ананас, баклажан взяла. Красивый! Хорошую покупку совершила. Цыганку не обманешь! Цыганка попросит щепотку соли – ей и сало дадут. Во как!

Хоть Лолли и ныла над ухом: «Давай попробуем!», не согласилась я, завернула ананас в тряпку, и пошли мы обратно.

Я, конечно, сразу к себе. В шатре никого, только Муша Буртю учит закидывать аркан. Метят-то на ведро, а получается через раз. Такой устроили кильдым! В другой раз я, может, и поругалась бы на Буртю, но только не в такой радостный день.

– Танцуй, – говорю, – Муша.

– Принесла, туда-сюда?!

– Во, – я развернула тряпку и показала Муше диковинку. – Танцуй!

– А станцую! – вдруг взвился он, как конь молодой. – Хоть и помру потом, а станцую! Давай, пой мне «Янко»!

Я завела «Янко»:

– Ой, ту Янко, пате санах дило?
– Чи сымах дило, нума сымас мато,
Чи сым дило, нума сымас мато.
Ой, чорро Янко пелас ле вэдренца,
Ле рром пенах, Девла, бокаленца,
Чорро Янко пелах ле вэдренца[74].

Буртя схватил бубен и стал на нем выстукивать, а Муша в пляс пошел. Манерка у Муши оказалась особенная, с выдумкой, я таких не видела. Будто и не плясал, а так просто, стоя на месте, он пошевеливал плечами, изредка пригикивал и притопывал сапогом. А выходило знатно – ловко, живо и величаво.

Допела я «Янко», Буртя вскочил, закружился по шатру и кричит:

– Дед, ты здоррров!

Муша прижал ананас к груди и засмеялся счастливо. Я тоже была счастлива. И Буртя тоже смеялся. То-то я устроила праздник сердец близким людям!

Граф в шатер вошел, удивился:

– Что у вас за именины?

– Дед поправился! – поделился Буртя.

– Смотри, Граф, – гордо сказал Муша. – Заморское чудо, туда-сюда! Ананас!

– Какой же это ананас, – улыбнулся Граф. – Это капуста.

– Не хочу обижать тебя, Евграф, но капуста мне знакома…

– Это такая капуста – цветная.

– Какая же цветная, если бледная она!

– Называется так. Цветная.

Муша вертел в руках ананас-капусту, и лицо его менялось каждую секунду. Сначала он побледнел, усы обвисли, потом стал весь красный, потом позеленел и затрясся. Я испугалась – не дай Бог, опять ног лишится. Но ничего, выстоял Муша.

А я-то села. Вот где стояла, там и села. Обманули меня. Подлые гаже! Провели!

– Обманули тебя, девочка, – сказал мне Муша ласково, и я поняла: не сердится он на меня.

– Прости, Муша. Приходи вечером на чаек, – сказал Граф и вышел.

– Ничего. Приду.

Глава двадцатая

Чужо ярми гудлэдыр[75].