Формула всего

Когда Шорох ступил на Большую Землю, люди уже строили пирамиды – не те, что в Египте, а те, что в Теночтитлане. Первобытные ящеры к тому времени давно вымерли, об их существовании напоминали лишь вараны, акулы и крокодилы, но даже если сравнивать Шороха с той доисторической фауной, то и здесь он существенно выделялся, ибо гидры, динозавры и василиски – все они существовали во множественном числе, в виде так или иначе распространенных биологических популяций, а Шорох был уникальный – как дьявол или луна. Единственный экземпляр. Феномен. Каприз эволюции. Он не знал ни отца, ни матери, ни детей. Он не помнил, когда родился. Ему самому казалось, что он существовал вечно. Но это было не так. Шорох не был бессмертным. Просто он очень медленно разрушался. Как какая-нибудь гора, которая зарастает лесом, уминается в земную кору, осыпается камень за камнем, размывается дождями и половодьем – так проходят тысячи лет, и вот ее уже трудно назвать горой. Правда, в последнее время изобретен динамит. Инженер в пенсне банально давит на поршень, и гора взлетает на воздух. Человек за секунду проделывает работу, на которую природе в естественных условиях пришлось бы затратить две-три эпохи. Так и Шорох был вполне разрушим, но еще не встретил своего динамита. Из столетья в столетье он переходил одинаково безжалостным и умелым в науке убивать, но его невидимость была выдумкой. Просто Шорох охотился по ночам и нападал так стремительно, как шквал бури. Человек в лучшем случае успевал заметить лишь прищур его желтых по-волчьи глаз, падающих со звезд.

Глава семнадцатая

Дэнти мангэ тэвэр – умарава кашт[70].

На раздвоенном лирой кедре, впав в дневное оцепенение и плотно прижав перепончатые крылья к телу, спал Шорох – как полагается всем рукокрылым, вниз головой. Задние лапы мертвою хваткой вцепились в изогнутый толстый сучок, но и он прогнулся под тяжестью хищника. Узкое тулово, покрытое мягкой, но плотной шерстью, постепенно остыло до температуры окружающей среды. Таким образом Шорох экономил энергию. Возможно, здесь и скрывался секрет его поразительной долговечности.

Догорал янтарный закат. В воздухе кипела вздорная бесшумная мошкара. Под листвой нагнетались сумерки – еще робкие, полупрозрачные, как крылья стрекозы.

Вот и стемнело. Макушки деревьев, спутанные ветром, зловеще качались. Истощавшая луна не давала света. Сквозь остатки сна Шорох различил выкликающий голос сплюшки. У самых зубов пробежала белка. Монстр открыл глаза, втянул шустрые запахи ночной жизни, завертел бугристою мордой и распустил книзу хвост, на конце которого красовался гигантский шип, заточенный о камни; хвост почти коснулся травы. В этом положении Шорох провел еще больше часа, практически не двигаясь, лишь иногда поворачивая голову на какой-нибудь звук. В сравнении с телом пасть у него была просто крохотной, и тем не менее прошлой ночью он выпил четверых. Особый фермент, выделяемый вместе с желтоватой слюной, препятствовал естественному свертыванию крови, и Шорох в тот раз затянул пир до рассвета. Потом он спал – тяжелый и сытый. Но это прошло.

Шорох уже набирал высоту. В плане зоркости он имел идеальное зренье, но, подобно многим животным, оживающим ночью, не различал цветов. Полет его был извилистым, но плавным. Размах эластичных перепончатых крыльев достигал почти трех с половиной метров, хотя понятно, что это лишь приблизительные сведенья – никто еще не додумался подойти к Шороху с рулеткой.

Несмотря на обильную добычу прошлой ночью, хищник ощущал пустоту в желудке, и все же гораздо сильней, чем голод, его донимал постоянный зуд от клоповых укусов. Кровососы-лилипуты нисколько не щадили кровососа-великана, и Шорох, который мог в честном бою одолеть бронтозавра, совершенно не знал, как ему избавиться от невзрачных насекомых.

Горящий костер, разведенный цыганом, крылатый вампир заприметил сразу, но не полетел напрямую к нему, а дал крюк, как помещик, решивший перед сытным обедом объехать свои угодья. Лес простирался под ним темной колючей шкурой. Через полвека ее обдерут на бумагу и мачты.

Луна спряталась в карман облака. Волчий вой на подступах к деревням будоражил легавых псов. Все мирные люди спали.

Шорох скользил над лесом. Ничто не стесняло его полета. Он спустился к реке, чье холодное уравновешенное дыхание придало ему свежесть и бодрость. Дуга налима показалась в волнах. Шорох брезговал рыбой как пищей, но зато решил устроить с ней гонку. Победа досталась ему легко – налим безнадежно отстал. Роль финишной ленты сыграл мост возле мельницы. Деревянное колесо вращалось, заедая, как ручка охрипшей шарманки. Гладкие лопасти опускались почти без плеска. С них стекала вода и свисали мочалки водорослей.