Формула всего

– А почему ты думаешь, что Бог есть? – спросил Какаранджес.

– А как же? Сам рассуди: Бог всегда возникает там, где что-нибудь непонятно. Тебе в жизни все понятно?

– Не все.

– Значит, Бог есть! – торжествующе сказал поп. – А где все и так ясно, там нужен не Бог, а метрическая линейка.

– Хорошо излагает, – поддержал Шерстобитов.

– По сану положено, – согласился отец Тимофей.

– По лампадочке? – угадал Драго, произнеся это так, словно подмигнул.

Батюшка театрально развел руками с выражением: «Ну а как еще можно?» – и провозгласил:

– За больных и странствующих!

Выпили за это.

– А зачем ты в попы пошел? – спросил цыган у отца Тимофея, и учитель почему-то хихикнул при этом.

– Думал, так лучше будет, – ответил поп.

– И стало?

– Конечно. А сам ты, цыган, тверд ли в вере нашей?

– Как все. Богу помолился, с чертом подружился.

– Вот именно. Нечего делать вид, что все просто… – поп многозначительно замолчал, а Драго вдруг осенило спросить:

– Отец Тимофей, а Формула Всего есть?

– Формула Всего – идеал. Мы можем лишь к ней стремиться, пока есть время. – Тут он что-то подумал про себя и прибавил: – Я имею в виду время вообще.

– А что это такое?

– Время? Придумка дьявола.

Драго почесал за ухом:

– Странно, что к тебе в приход еще кто-то ходит.

– Непонятно говорю?

– Необычно.

– Понимаешь, время нас учит тому, что есть начало, а есть конец, и все преходяще; то есть вечности нет. Но что случилось, – поп наставительно поднял вверх указательный палец, – случается постоянно, и то, чему суждено сбыться, уже где-то есть. Человек не может гадать только потому, что думает, что он это не может.

– Тары-бары-растабары! Как всегда! – Наиля распахнула входную дверь и внесла в баню горячую закуску. Мужа она вовсе не удостоила взглядом, а на попа посмотрела, как на врага, вменяя ему в вину роль зачинщика и смутьяна. Как только дверь за ней затворилась, поп доверительно приблизил к цыгану свое широкое обветренное лицо и сказал:

– Это глупо, цыган, обо всем таком рассуждать. Женщинам повезло – они приземленней. Небесный огонь для них попросту не соблазн. Они более физиологичные, что ли, ты понял?

– Да, – кивнул Драго, хотя даже не пытался его понять. Если цыганам что-либо нужно, они умеют поддакивать, как никто.

Батюшка, увлекшись, развивал свою мысль:

– Тело сказало: «Пора искать отца для твоего ребенка», – и все. Женщина может сознательно и не хотеть никаких детей, но тело распоряжается ею по-своему. Она родит – и уже при делах. А мужчины могут гоняться за призраками до конца жизни. Ты знаешь, у меня у самого трое ребятишек, и вот иногда задумаюсь крепко о чем-то, так задумаюсь, что и разозлюсь, и расплачусь, а попадья подойдет ко мне и скажет: «Какие вы все несчастные, мужики. Вы рожать не умеете». Нам сложней смысл найти. Мы за него бороться должны каждый день, а это изматывает… Ты как рассуждаешь?

– Не дал Бог хорошей жизни – проживем плохую! – сказал цыган, хотя после рассказа о попадье он окончательно перестал слушать отца Тимофея и вспомнил Воржу. Как она без него? Как старик и Буртя? Он давно про них не думал. Зачем? Куда они денутся? Муша – больной, но больной – не мертвый! «Найду Формулу – вылечим. Заживем!» – Драго верил в свою удачу. О дорога, полная надежд! Как ты дурманишь! Сколько сулишь! Как ты богата и как трудна!

– Ну где у тебя? – вдруг спросил Шерстобитов.

– Что?

– То, что нужно перевести.

– Ты сказал «завтра».

– Я передумал, – учитель нетрезво тряхнул головой.

– Какаранджес, – позвал цыган, и через минуту коротышка расчехлял Неухватную Икону.

– Интересно, интересно… – бормотал Семен Галактионович, разглядывая изображение и то приближая его, то отдаляя. – А очки мои никто не видел?

Он еще не окончил фразы, а Какаранджес уже протягивал их ему.

– Другое дело! – обрадовался учитель, прилаживая тоненькие стеклышки к носу. – Очччень интересно! Очччень, очччень… – Семен Галактионович безотчетно повторил это слово еще раз пять, явно сильно озадаченный переводом.

– Ничего не понимаю! – вынес он свой вердикт.

«Проклятый пьяница!» – выругался про себя коротышка, а отец Тимофей на правах близкого приятеля без стеснения выразил мысли вслух:

– Еще бы ты понял! Глаза-то налил!

– Это очки, – серьезно ответил Шерстобитов. – Здесь написана какая-то тарабарщина. Либо я не знаю языка.

– Может, там по-цыгански? – предположил Драго. – Прочитай вслух!

– Свато веррато никколо… – бессмысленно воспроизвел учитель.

– Галиматья!

– Подожди! Еще не все! Кофулос морталус верди! А-а-а!..

Это был крик удивленья и боли. Драго так и не разобрал – то ли икона сама вырвалась из рук Шерстобитова, то ли учитель ее отбросил. В любом случае она зависла прямо в воздухе, и в одну секунду ее охватило жаркое пламя – ослепительно-белое, словно снег на горных вершинах. Краски поплыли, оклад искривился, и тогда все присутствующие услышали… голос! Объятая белым огнем икона заговорила куда громче, чем трещат, прогорая, сухие ветки: