Формула всего

– Дойдет не тот, кто знает, а тот, кто не может остановиться. У Вдовы своя страсть и зной. Кто возляжет с ней живой, встанет мертвый, а кто не боится, должен быть с нею ночь – в девятнадцатый день после Преображения Господа нашего, чудом рожденного и чудом спасенного! Пусть будет… Пшшш!

Это Драго опомнился и плеснул на стремительно сгорающую икону ковшом воды, но было уже поздно. Икона сгорела раньше, чем успела договорить. Горстка пепла упала на пол. Вот и все, что осталось от подлинного чуда.

– Кали траш!!! – внезапно охрипшим голосом изрек коротышка.

– Да уж. Сердце чуть из ушей не выпрыгнуло! – учитель до сих пор держал руку поднесенной к левой части груди.

Наибольшее самообладание выказал отец Тимофей.

– Двадцать пятое августа, – объявил он, подсчитав. – Девятнадцатый день после Преображения – это двадцать пятое августа.

Драго с облегчением прислонился плечом к стене: «Дэвлалэ-Дэвла! Успеваю!»

– По лампадочке?

Глава одиннадцатая

На дэ ловэ бахт, а биловэнгирэ бахт нанэ[61].

Утром только и разговоров было, что о сгоревшей иконе. Наиля, узнав, что к чему, диву далась:

– Вы клад, что ли, ищете?

– Лучше, – ответил Драго, а Какаранджес, завязывая тесемки на своем мешке, скептически усмехнулся: «Что может быть лучше клада?»

– Про Вдову никто еще добрым словом не обмолвился, – покачала головой старушка Шерстобитова. – Глупый подвиг. Никаких сокровищ не стоит. Мертвеца деньги не согреют.

Цыган со всем соглашался, но менять свои намерения и не думал.

Семен Галактионович был рад гостям, так как их присутствие позволяло ему если не избегнуть, то хотя бы отложить неприятный разговор с супругой. Едва продрав глаза, он кинулся к собственным штанам и стал лихорадочно шарить по карманам, извлекая оттуда мятые ассигнации, пересчитывая их и с тревожною дрожью определяя, во сколько им с попом обошелся вчерашний праздник. Результат был крайне неутешительный. Чувство вины, обостренное похмельем, лишало Семена Галактионовича последних сил. Он уже не раз обещал жене: «Такое больше не повторится». И искренне в это верил. Как оно повторялось, Шерстобитов не знал. «Душа гуляет, – оправдывался он. – Погано ей, вот и кружит». – «У тебя дети растут, смотрят», – укоряла Наиля. Он со всем соглашался и какое-то время вел себя идеально, но потом вдруг срывался (не без удалой помощи отца Тимофея), и семейная жизнь вновь запиналась о знакомую кочку.

В то утро Какаранджес и Драго невольно сыграли роль молниеотвода. Учитель был им весьма признателен, хотя их судьба заботила его в последнюю очередь. Он продержал бы гостей до обеда и дольше, но они торопились.

Впечатление о себе Драго оставил самое лучшее, ибо Семена Галактионовича подбодрил словами: «Женщина. Что она понимает?», а Наиле шепнул: «Ты его не ругай. Видела, какой грустный. Переживает. Стыдно ему. Он тебя любит». С тем и простились.

– До свиданья! – крикнула из окошка бабка.

– По-цыгански – ащен Дэвлеса, – перевел Драго, и Наиля не сдержалась:

– Сау булыгыз[62].

Учитель вызвался проводить гостей до конца деревни. Там они расстались, но, когда шагов через двести Какаранджес обернулся назад, он увидел, что Шерстобитов до сих пор стоит у обочины и смотрит им вслед, очевидно не решаясь возвратиться домой.

– Адье, подкаблучина! – замахал рукой коротышка, уверенный в том, что учитель его не слышит.

И снова дорога вела их за руку!

Шагалось куражно – ведь судьба уже назначила встречу: двадцать пятого августа, у Одинокой Вдовы. Остальное – подробности, но какие! – и полынь! и ромашка! и васильки! перелески и косогоры! вылетающая из куста птица и молчаливый перегон облачков. Драго казалось, что у него выросли крылья. Он словно влюбился!

Они вышли к развилке. Ржавый указатель был выполнен затейливо и со вкусом. Не цыган ли ковал?

– Смотри, коротышка, – произнес Драго. – Человек сделал дело, и оно осталось. А он ушел. Может быть, даже умер…

– Глухи наши уши, – отозвался Какаранджес.

– А дело стоит!

– Как стоит, так и ляжет.

Они повернули, куда было направлено острие указателя, и ни одна змея, ни один заяц не смели пересечь их дорогу, знаменуя беду. Тракт был пуст, как русло высохшей речки. Пеших им не встречалось. Крайне редко попадались подводы – такие медленные, что едва нагоняли путников, в том же раздражающем черепашьем темпе лениво опережали, а потом еще долго маячили впереди, поднимая пыль. Насколько отраднее было увидеть, как с горки на горку – весело и резво – катится навстречу удалая купеческая тройка!

– Черные очи да белая грудь
До самой зари мне покоя не дают.
Эх, распошел, росыво грай пошел,
Эх, распошел, хорошая моя! –

распевал краснощекий купчик. Увидав Какаранджеса, он чуть не вывернул себе шею.

– Тпру! – натянул купец вожжи. – Ты кто такой? Гном?

– Я – Какаранджес! А гномы вымерли.

– Да кто их знает?!

– Барин, – обратился к хозяину тройки Драго. – Мы в Кучириц идем, а говорят, дорога эта объезжая. Не знаешь, как сократить?