Фигуры высшего шпионажа

Альберт Эйнштейн, бывший на пять лет моложе Коненкова, умер в 1955 году. Он так и не увидел больше Маргариту, но любил по-прежнему, надо думать, поскольку часто и много писал ей в Москву. Знал ли он, что прекрасная Маргарита была советским разведчиком? Смешной вопрос. Знать не хотел, но и не понимать не мог. Только это ничего не меняло в его отношении к ней, и у него не существовало никаких секретов от Маргариты. Не исключая и сумасшедших, прорывных идей в области термоядерного синтеза. Вероятно, именно это обстоятельство и вынудило его, сославшись на состояние здоровья, отклонить последовавшее в 1952 году предложение стать президентом Израиля.

Это вполне логично, ведь побочным, что ли, результатом создания атомного оружия явилась организация в США современной службы разведки и контрразведки. Наверстывая упущенное, спецслужбы разгадали многое из того, что однажды, как молнией, поразило сразу обоих — великого физика и великую женщину. Не все, конечно, открылось агентам ФБР, далеко не все, но и скульптурный портрет Альберта Эйнштейна работы Коненкова не прикрыл собою запретного содержания частых встреч Маргариты и Воланда.

Чувство исполненного долга здесь ни при чем. Жили, любили, рисковали любовью и жизнью, не домогаясь величия и славы. Тем более глупо думать, что в своих отношениях они руководствовались идеей, которую потом назовут «стратегией опережающих действий», что означало успеть раньше Германии овладеть сверхмощным оружием. Но иного все равно не узнать. Да и оценить невозможно. Орбита электрона не подвластна никакому закону, никакой логике. Он избирает свой путь, отвергая все остальные.

После отъезда Коненковых, уже затрудненного пристальной слежкой, когда ФБР, собственная служба безопасности проекта «Манхэттен» и военная контрразведка сообразили, что надежность оберегаемой ими секретности обратно пропорциональна прилагаемым усилиям, было уже поздно хлопать ушами.

Клаус Фукс, Нан Мей, Дональд Маклин, Бруно Понтекорво, Джулиус и Этель Розенберги, Дэвид Грингласс и другие натаскали для Москвы столько секретов из американского Лос-Аламоса и английского Харуэлла, что для легализации их в рамках научных открытий в Курчатовском институте уже не хватало «кандидатов в отцы». Все стали дважды и трижды героями и лауреатами, даже неадекватный Сахаров. Курчатов умолял Сталина: не надо больше нам американских секретов — сами лучше сделаем. Но Сталин спешил и подгонял Лаврентия Берию. К осени 1945 года в Институте атомной энергии имелись практически все секреты бомб, разрушивших Хиросиму и Нагасаки. Уже через три дня после первого взрыва Москва получила от своей агентуры всю техническую информацию о нем и даже образцы обогащенного урана. Берия, однако, нервничал еще четыре года, до самой последней минуты. На полигоне в Семипалатинске 25 сентября 1949 года тоскливо сказал Игорю Курчатову: «Ничего не выйдет!» Вышло хорошо. Потом стало выходить еще лучше.

Еще до первого советского испытания атомной бомбы Эйнштейн скажет: «Я совершил огромную ошибку в своей жизни, когда подписал коллективное письмо ученых президенту Рузвельту о необходимости создания атомной бомбы. Но было у меня известное оправдание этому — угроза, что немцы станут первыми ее обладателями. Мы бы тогда проиграли войну». Он не забыл слов Маргариты о том, что может однажды наступить день, когда не будет рассвета. И это тоже требовало действий. Выдающийся физик стал превращаться в посредственного политика. Как позже Андрей Сахаров, получивший благодаря бериевской агентуре три Золотые Звезды.

Когда уехала Маргарита, настали для Воланда безрадостные дни. Проснувшись еще затемно, он подолгу слушал шум дождя за серыми ставнями поздней осени, впитывая в себя чью-то печаль — чужую как будто, но и свою тоже, недодуманную, недопонятую, и ведь не в грозе тут дело — схлынула она с рассветом скудным дождем, не в грозе, конечно, причина, а в чем-то другом, что только по утрам и всплывало укромной болью и памятью вины неясной: было что-то прекрасное и рассеялось.

Это все оттого, наверно, что она его тоже не забыла: «Нужно было забыть его или умереть. Ведь нельзя же до конца дней нести в душе такой груз. Нельзя! Надо забыть все, чего бы это ни стоило — забыть. Но оно не забывается, вот горе в чем».

Ничто не ушло и не исчезло бесследно, хотя Маргарита уже не помнила, кто сшил ей из лепестков бледной розы туфли и как эти туфли сами собой застегнулись золотыми пряжками, а в волосах блеснул королевский алмазный венец — приближалась полночь великого бала, и оркестр под управлением короля вальсов уже окатывал ее волшебными звуками, а вокруг били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипало пузырьками в трех бассейнах-хрустальными, кажется, они были…