Fidem

– Что за доспех, говорю? Отродясь таких не видал, а меня полоскало всеми ветрами, что дуют во франкской империи, глаз наметанный! Сперва было подумал, что базельских кузней работа, контуры как будто привычные… Да только, смотрю я, не базельская это машина, никак не базельская. Тамошние кузнецы торсионы не ставят уж лет двести как, там больше свечная подвеска в ходу. Аугсбург? Тоже не то. Лобовая броня тонковата, да и ноги устроены не на привычный манер. Что ж тогда? Золлинген? Льеж?

Каверзный вопрос. Каверзный – и чертовски не вовремя соскочивший с языка сира Томаша. В свое время Гримберт потратил немало сил, пытаясь узнать родословную доставшегося ему доспеха, брошенного предыдущим владельцем в горах. И разумеется, безо всякого толка. Не доверяя зорким глазам Берхарда, способным заметить иголку в снегу с расстояния в несколько лиг, он сам ощупал броню «Судьи», каждый ее квадратный дюйм и ровным счетом ничего не нашел. Ни клейм, ни оттисков, ни печатей – словом, ничего того, что обыкновенно оставляет на доспехе всякая уважающая себя кузня.

Несколько раз, когда они с Берхардом затевали ремонт, разбирая «Серого Судью», насколько это было возможным в полевых условиях, Гримберт не упускал возможности нырнуть в моторный отсек, но и там не находил никаких отметин, способных прояснить судьбу доспеха, зря только пачкал руки в масле и ржавчине, пытаясь нащупать подсказки. Ни следов от предыдущего ремонта, ни скабрезных записок, которые иной раз оставляют друг другу шутники-подмастерья, ни отметин на внутренних узлах, этих неизбежных спутников всякого рыцаря, говорящих о перенесенных им ранах, до конца не излеченных во время ремонта.

Память «Серого Судьи» тоже оказалась чиста, Гримберт лишь впустую тратил время, пытаясь добыть из нее хоть крохи полезной информации. Сохраненные частоты связи, проложенные маршруты, уникальные сигнатуры, да черт с ними, хотя бы вехи жизненного пути! Ничего. Ни зернышка. Память «Судьи» была пуста, как амбар для зерна в краях, где многие годы царит голод. Может, его предыдущий хозяин, бросив его на произвол судьбы в далеких Альбах, счел за лучшее стереть все данные, боясь скомпрометировать себя или выдать. Или же это сделали за него немилосердные горы, многими годами терзавшие одиноко стоящий доспех ветрами и морозами.

Доспех без хозяина, без родины, без прошлого. Когда-то это показалось бы Гримберту оскорбительным. Точно человек, лишенный уникального генетического кода, отпечатков пальцев, шрамов, воспоминаний и личности. Бездушный сервус с выжженными нейронами, превращенный в тупое и никчемное орудие, лишенное индивидуальности. Ходячий труп, покорно выполняющий чужую волю. Но…

Гримберт улыбнулся, наблюдая за тем, как Томаш, покачиваясь на своих ногах, пытается разглядеть на серой броне «Судьи» какие бы то ни было отметины или сигилы. Напрасный труд. Иногда они с Берхардом наносили на стальную шкуру судьи яркие сеньорские цвета, облачая доспех в броскую, издалека заметную ливрею. Не потому, что кому-то из сеньоров вздумалось нанять их на службу, приняв клятву верности, – даже те из них, которые не были наделены от природы ни внушительным кошелем, ни внушительным умом, обычно были достаточно благоразумны, чтобы не иметь дела с раубриттерами. Нет, если они и устраивали этот маскарад, то только лишь из соображений маскировки, пытаясь избежать чужого внимания или заполучить выгодную работу под чужой личиной.

Едва только эта необходимость отпадала, они смывали краску, возвращая «Судье» его родное обличье. Серое, как волчья шкура, или обожженная броня, или выеденное радиацией небо над пустошами. Кажется, это был единственный цвет, который шел ему. Может, потому, что был нейтральным, как и сам «Судья», пустым, ничего не утверждающим и ничего не возвеличивающим. К такому не липнут взгляды.

– Мой доспех родом из Швайнфурта. Достался от прадеда.

Эти слова дались ему легко. Повторенная тысячу раз ложь – уже почти правда.

Томаш нахмурился, вытирая рот рукавом.

– Швайнфурт? Мне приходилось бывать и там, но я не припомню, чтобы видел в тех краях что-то подобное.

Гримберт едва не прикусил язык от досады. Еще одна оплошность. Имея дело с обычными рыцарями, позволительно сочинять себе и своему доспеху любую биографию – редко кто из них способен заподозрить подвох. Раубриттеры – совсем другое дело. Вынужденные много путешествовать в связи со своим беспокойным ремеслом, кормящиеся слухами в тех случаях, когда мошна не позволяет им кормиться хлебом и мясом, раубриттеры подчас осведомлены лучше, чем иные сеньоры, причем зачастую в самых неожиданных вещах. Имея дело с прожженным рубакой вроде Томаша, ему стоило бы запастись более надежной легендой, тем более что та, которую он привык держать в употреблении, предназначалась для жителей восточных окраин, для которых Швайнфурт был таким же далеким и загадочным, как Иерусалим.