Fidem

Когда-то, должно быть, утренний звон колоколов Грауштейна наполнял души монахов и паломников радостью, возвещая начало утренней службы и начало нового дня. Но Гримберту, привыкшему к сладкоголосому перезвону Туринских соборов, перекликающихся по-утру своими напевными голосами, он показался какофонией, рубленой и грубой, сродни неслаженной артиллерийской канонаде. Может, когда-то здесь и обитали пристойные звонари, да только, видно, сами со временем превратились в серый камень…

Он заставил «Судью» снизить громкость акустических датчиков до минимума, но это не сильно помогло. Колокола Грауштейна своим оглушительным боем рождали в стали и камне вибрацию, которая передавалась ему даже внутри бронекапсулы, рождая в теле болезненное дребезжание. Уму непостижимо, как человеческое существо может выдержать здесь, на острове, несколько лет и не повредиться при этом в уме!

Приор Герард выжил, напомнил он себе, и, судя по всему, доволен жизнью, более того, распалил в своей душе новую страсть, пробужденную чудодейственной пяткой…

– Ждете перемены погоды, сир Гризео? Напрасная трата времени! Мы здесь всего два дня, но мне уже кажется, что в этой части света погода раз и навсегда установлена в единственном положении на все времена.

Приглушенные датчики «Судьи» едва не подавили этот голос, Гримберту удалось разобрать его лишь потому, что говоривший, как оказалось, стоял возле него, в считаных метрах от правой ноги. Стоял, опершись о зубец крепостной стены, и невозмутимо наблюдал за катящимися внизу волнами. По сравнению с многотонной громадой «Судьи», стоящей на самом краю, он казался крохотным, почти невесомым, точно севшая на крепостную стену птица, готовая в любой миг вспорхнуть и улететь прочь, сделавшись точкой в небе.

– А вы ранняя пташка, сир Хуго.

– Не по своей воле. Проклятые колокола вызывают у меня головную боль, – пожаловался Шварцрабэ. – Из чего они их отлили, из старых кастрюль? Я провел в этом каменном мешке всего два дня, а мне уже кажется, будто целую вечность!

– Снотворное не помогает?

– Снотворное? – Шварцрабэ пренебрежительно фыркнул, поправив на голове черный берет. – На протяжении последних лет я испытывал свою нервную систему таким количеством разнообразных химикатов, что никакому снотворному меня не взять, даже лошадиной дозе пентобарбитала. Черт возьми, еще одна такая побудка, и, клянусь, я самолично расстреляю все здешние колокольни из главного калибра!

– С удовольствием составлю вам компанию. Полагаю, у нас выйдет славный дуэт.

Шварцрабэ рассмеялся, похлопав по бронированной ноге «Серого Судьи». Гримберт даже не ощутил этого хлопка, толстокожий «Судья» не имел в своей конструкции достаточно чутких датчиков, способных ощутить столь слабую вибрацию, но ему показалось, будто это ощущение передалось его настоящему телу, заточенному внутри, как эмбрион в бронированном яйце. Еще одно обманчивое ощущение из числа тех, которые предоставляет длительная нейрокоммутация. Берхард прав: чем больше времени он проводит внутри, сросшись со своим стальным телом, тем тяжелее нагрузка на мозг и тем бо́льших мук потребует организм, когда контакт все-таки придется разорвать.

– Я слышал, что добрые новости – лучшее снотворное на свете, сир Хуго. Если так, кажется, у меня есть средство против вашей бессонницы.

Шварцрабэ встрепенулся:

– Добрые новости? Откуда вы их раздобыли, старина?

«Серый Судья», повинуясь приказу своего хозяина, указал стволом одного из орудий вверх – в небо, обложенное тяжелыми, похожими на минеральную вату слоями облаков.

– Радиостанция. Четверть часа назад приор Герард вышел на связь на открытой частоте монастыря и сделал небольшое сообщение.

– Досадно, что я в этот момент был за пределами «Беспечного Беса». В это время по утрам я как раз предпринимаю небольшую прогулку по окрестностям. Спешу полюбоваться видом, прежде чем его испортят прокаженные образины. Кроме того, моей беспокойной душе претит сидеть в бронекапсуле. Мне, в отличие от вас, долгое затворничество не по зубам.

– Вы ничего не упустили, – заверил его Гримберт. – Сообщение было совсем коротким, кроме того, наверняка вы и сами догадываетесь о его содержании.

Шварцрабэ шутливо погрозил ему пальцем.

– Вы нарочно испытываете мое терпение, сир Гризео? Подобает ли это благородному рыцарю? Впрочем… Вы сказали, что новость добрая, а значит…

– Монастырские коновалы закончили разделывать тело бедняги Франца.

– И разумеется, ничего не обнаружили.

Гримберт склонил голову «Серого Судьи», чтобы взглянуть на Шварцрабэ. Заложив руки за спину, тот невозмутимо разглядывал океан. Судя по тому, как внимательно его глаза порхали по волнам, размеренно скользя по ним, как глаза читающего скользят по книжным строкам, Сарматский океан не рождал в душе сира Хуго фон Химмельрейха того экстатического блаженства, которое испытывают монахи, лицезрея лики святых на иконах. Если он и испытывал в этот миг какие-то чувства, для их распознания «Судье» не хватало соответствующих датчиков, а самому Гримберту – жизненного опыта.

– Откуда вы знали? – не сдержался Гримберт.