Fidem

Самандарин, удивительный алкалоид небелковой природы, проявивший себя как изобретательное и надежное оружие. Впрыснутый под кожу жертвы, он убивает ее через полчаса так же надежно, как это сделал бы топор палача. Сперва приходит удушье, неконтролируемые судороги и чудовищная аритмия. Потом нервные центры, выжженные ядом, начинают отказывать один за другим, а давление в клокочущих венах делается таким, что у некоторых, говорят, лопались сосуды, точно разорванные изнутри. Что-то подобное, кажется, было и у Франца…

Циклозарин, прозванный «Ангельской чумой», амитон, бич Александрии, трижды проклятый зонгорин, безжалостный батрахокостин…

Гримберт перебирал известные ему яды и токсины, мысленно примеряя их к искаженному в страшном рыке лику безумного Франца. Все не то. То, что он видел в монастырском рефектории, не было свойственно ни одному известному ему нейроагенту. Если только не…

Назад, вспомнил Гримберт, иссекая взглядом медленные волны мертвого моря, тянущиеся до горизонта, сколько хватало зрения «Судьи». Это я крикнул им: «Назад! Назад, дураки!» Потому что понял… Еще там, рефлекторно, вдруг понял, что сейчас произойдет и во что превратится Франц. А понял потому, что…

Гримберт заставил орудия «Серого Судьи» быстро переключиться между несколькими воображаемыми целями. Механическим членам не требовались упражнения, чтобы держать себя в форме, силовым кабелям, играющим роль жил, не нужны были упражнения. Это ему, человеческому существу, запертому в бронированном коконе, нужен был отдых – и возможность занять болезненные мысли хоть каким-то занятием. Но…

…взрыв лопнул так внезапно и оглушительно, что «Тур» не успел полностью приглушить входящий аудиоканал, заставив Гримберта дернуться всем телом. Рыцаря на перекрестке больше не было. Бесформенный остов бронированного корпуса лежал, припорошенный медленно оседающей землей. В проломе шлема было видно запутавшуюся в амортизационном коконе оторванную руку в рыцарском гамбезоне. Кто это был? «Божественный Гнев»? «Извечный Иней»? Гримберт уже не помнил. Еще одна пиктограмма на его планшете, мигнув, не появилась вновь.

– Дьявол! – рыкнул он, не в силах найти подходящую мишень для клокочущего внутри гнева. – Ты видел это, Магнебод?

– Видел, мессир, – хмуро отозвался старший рыцарь. – Это «Керржес». Уже третий за последний час. Чертовы еретики опьяняют себя настолько, что не чувствуют ни боли, ни страха…

– Мне плевать, что они чувствуют! Высылать пехоту вперед! Не сметь отсиживаться за рыцарской броней! Марш прочесывать переулки! Трусов я лично прикажу сварить в…

Гримберт вздрогнул, ощутив под языком вкус желчной горечи.

Арбория. Трижды проклятая небом Арбория, из которой он каким-то чудом вырвался живым, потеряв Магнебода, потеряв «Золотого Тура» и преданных людей. Иногда она являлась ему в снах – страшных, наполненных вонью паленой плоти, от которых Берхард пробуждал его пощечинами и после которых ему требовался морфий…

Керржес. Вот это слово, выбравшееся из сна, точно плотоядное насекомое, выбирающееся из трупа. «Керржес». Грубое лангобардское наречие, и слово тоже гадкое, похожее на осколок снаряда с зазубренным краем. Лангобарды, чувствуя приближение смерти, опьяняли себя каким-то чертовым снадобьем, превращавшим их на время в безумные машины для убийства, хохочущие и призывающие боль, точно та сделалась неизъяснимым блаженством.

«Керржес».

Дрянь.

Арбория, напомнил себе Гримберт, три года назад. Над империей франков дуют самые разные ветра, но вряд ли какой-то из них способен подхватить лангобардский нейротоксин на одном ее краю и перенести далеко на северо-запад, в Грауштейн.

С другой стороны… Достаточно вспомнить, какими ветрами на протяжении этих трех лет носило нас с Берхардом из одного конца в другой, подчас так хаотично, что утром, проснувшись, мы не всегда сами знали, где очутились. Будет забавно, если здесь, в Грауштейне, меня настиг призрак из прошлого – такой же призрак, как сам приор Герард, но явившийся уже по мою душу…

Некоторое время Гримберт молча наблюдал за водой. Сарматский океан нес свои волны спокойно и равнодушно, не встречая ни препон, ни препятствий. И даже в тех местах, где эти волны касались изъеденного серого камня, они не рождали плеска, просто беззвучно разделялись, обходя его.

У Сарматского океана было много времени поразмыслить о всех существующих в мире проблемах. И, судя по его спокойствию, ни одна из этих проблем не представляла причин выходить из себя. Этот океан мог переварить без следа бессчетное множество проблем и волнений. Как когда-нибудь переварит сам чертов остров и монастырь на его спине.

Гримберт отвернулся, чтобы больше не видеть волн. И принялся медленно спускаться вниз.

Часть пятая