Fidem

– Да нет же, вы и сами наверняка это заметили, просто не дали себе воли об этом поразмыслить. Я говорю о радиопередачах, – Шварцрабэ выразительно взглянул на «Судью». – Как вы имели возможность заметить, в Грауштейне стоит на редкость мощная радиостанция. Если не ошибаюсь, она расположена вон в той ротонде, на восточном краю. Очень мощное оборудование и отменный сигнал. Готов поспорить, она способна транслировать призывы приора Герарда на многие сотни миль в округе.

– На четыре сотни километров по имперской системе, – подтвердил Гримберт. – В дни величия ордена Святого Лазаря она разносила окрест псалмы и проповеди, а также сигналы тревоги о приближающемся флоте кельтов. Она же и возвестила о сошествии чуда Господнего на пятку в стеклянном ящике, если не ошибаюсь.

Шварцрабэ смиренно кивнул:

– В точку, сир Гризео. В яблочко. Так, может, вы знаете, отчего эта самая радиостанция последние два дня молчит так упорно, будто кто-то наложил на нее обет молчания?

Гримберт задумался. Он и сам неоднократно ловил передачи Грауштейна на разных частотах – задолго до того, как они с Берхардом увидели перед собой свинцовые воды Сарматского океана. Радиостанция на борту «Серого Судьи» не отличалась ни мощностью, ни чуткостью, но Шварцрабэ, несомненно, был прав – сигнал монастыря был отменным.

– Вы уверены? – осторожно спросил он.

Шварцрабэ убежденно кивнул:

– Проверяю каждый день, на всех частотах, включая аварийные и те, что используются для связи на большие расстояния. Представьте себе, полная тишина. Стоило только несчастному Францу упокоиться, как голос Грауштейна в эфире скорбно замолк, да так и не заговорил.

– Вы находите это странным?

– В данной ситуации – безусловно. Согласитесь, после той трагедии, что разыгралась в Грауштейне, долг приора Герарда, как главы приората, оповестить об этом свое сановное начальство – хотя бы капитул ордена лазаритов. Чудеса частенько соседствуют с трагедиями разного рода, мне не раз приходилось видеть, как не справившийся с управлением рыцарь врежется в толпу, раздавив десяток-другой душ своими ножищами, но это… Согласитесь, это выходит за рамки небольшого несчастного случая. Тем более странным мне кажется упорное молчание местной радиостанции. Может, мое радиооборудование окончательно износилось и не способно поймать сигналы?

– Мое тоже не регистрировало никаких радиопередач в последнее время, – вынужден был признать Гримберт. – Вы правы, едва ли это случайность. Приор Герард, может, и обладает горячей верой, сподвигающей его на странные поступки, но в одном его обвинить нельзя – он определенно не дурак. Едва ли он позволяет случайностям происходить на территории его монастыря. У этого молчания наверняка есть резон.

– И мы оба знаем какой, не так ли? – усмехнулся Шварцрабэ. – Если бы не пяточное чудо, Грауштейн так и засыхал бы в углу мироздания, точно кусок коровьего навоза, не нужный ни единой живой душе и полузабытый. Пятка святого Лазаря вдохнула в него жизнь, пусть и на непродолжительное время, но стоит только ореолу этого чуда померкнуть, как все надежды Герарда обратятся в тлен. Если он предаст этот трагический случай огласке, поставив в известность капитул ордена, тот почти наверняка распорядится прекратить прием паломников, опечатать монастырь и провести внутреннее расследование. А вы наверняка не хуже меня знаете, какими дотошными могут быть монахи, выискивающие скверну, даже когда речь не заходит об инквизиции. И это расследование станет концом Грауштейнского чуда. Пролитая кровь, знаете ли, не благоволит душевному умиротворению у добрых христиан, совсем напротив. Поток новых паломников иссякнет очень быстро, а значит… Фьюить! Прощай, денежки; прощай, мирская слава; прощай, возможность вдохнуть жизнь в этот кусок серого камня на краю мира!

– Пожалуй, что так, – согласился Гримберт. – Франц Бюхер своей неудачной смертью угодил господину прелату аккурат на больную мозоль.

– И тот скорее перетрет тонну здешнего гранита собственными зубами, чем позволит страшной новости выпорхнуть из монастыря, прежде чем сам не разберется в происходящем. Ничего удивительного, старина. Рачьи войны.

Шварцрабэ произнес это спокойным тоном, склонив набок голову и сделавшись как никогда похожим на угловатую черную ворону со своего герба. Гримберт ощутил укол досады. Выберись он из своей стальной скорлупы, сошел бы разве что за новорожденного голубя со своими атрофированными мышцами, скрюченными конечностями и бледной от недостатка солнечного света кожей.

– Аплодирую вашей проницательности, сир Химмельрейх.

Шварцрабэ отвесил короткий карикатурный поклон, точно заправский шут.