Февральский дождь

После того, как отец сломал мне перегородку в носу, мама отправляла Стасика и Витю гулять одних. Следила, чтобы отец соблюдал меру. Но чаще меня наказывали лишением чего-либо. Лишением ужина. Лишением улицы. Лишением обещанной обновы. Причем, этот вид наказания применялся не менее самозабвенно, чем порка, но уже не папой, а мамой.

И было еще одно наказание, дополнительное к двум первым. После того, как я был, предположим, выпорот, отец со мной не разговаривал. Иногда месяц, иногда два. Рекорд был – полгода, после того, как однажды я набрался смелости и сказал отцу:

– Ваше благородие всегда понапрасну лаяться изволите.

Вообще-то, я пошутил. Прочел это выражение в «Недоросле» Фонвизина и процитировал. Хотел свести в шутку очередную ругань отца. Но он не захотел понять юмора, счел его неуместным.

И в то же время… А ведь я был уже уличным парнишкой. Я на недели уходил из дома. Но когда возвращался, продолжал исполнять обязанности няньки. По субботам, хоть трава не расти, предки должны были расслабиться. Устраивались складчины с соседями. Начинались пирушки в обед и заканчивались вечером. Пять-шесть часов возился я с младшими братья, как бонна. Каждую субботу три или четыре года подряд. Эта обязанность считалась святой. Увильнуть от нее считалось святотатством. Отнестись халатно – преступлением. Однажды Витя, уже в три года отличавшийся тягой к водным просторам, пуская кораблики на берегу Иртыша, чуть не утонул. Прозевав опасность, я все же вытащил его. Но вместо благодарности получил попреки.

Странно, но эти попреки меня не очень раздражали. Позже я понял: каждый чего-то стоящий человек должен пройти через какую-то самоотдачу. Нельзя жить от рождения до старости только для себя. Без заботы о ком-то. Без страха за кого-то. Без помощи кому-то. Кто так живет, тот эгоистическая пустышка по всей своей жизни. Со всеми вытекающими отсюда последствиями для себя же самого.

А с Максом мы однажды едва вдрызг не разругались. Он объявил мне, что «оприходовал» Малю. Он так и сказал: «Я ее оприходовал». Вот тогда у меня случилась вторая вспышка – после случая с Панченко. Нет, я не бросился на Макса. Я просто всячески его обозвал. Странно, но он не обозлился в ответ. Даже признался, что соврал, и мы продолжали дружить. Как мы могли совсем разругаться, если у нас появилась общая цель, связанная с большим кушем? Никак.

Глава 38

Захотелось кофе. Но кухня была занята. Оттуда доносились веселые голоса, громкий смех и пение под гитару. Ясно, приехал по своим делам Витя.

Я знал, что как только уеду, мой кабинет перестанет быть моим. Надо было разобрать на части ружье. Вдруг Денису захочется сделать обрез. Уже интересовался, какой длины должен быть ствол.

В этот момент в комнату вошел Виктор.

– На охоту собрался?

Какая к черту охота, когда на дворе июль?

– Хорошее ружье, – оценил Виктор.

Наверное, эта штука (я про диагноз) превращает человека в тряпку. По слабости душевной я поделился с братом своей новостью. Мне надо было кому-то сказать, минутная потребность организма.

Виктор никак не отреагировал, только повторил:

– Хорошее ружье.

Что ты заладил, хотел я сказать.

Виктор помялся и спросил:

– Оставишь мне?

Я смотрел на него с удивлением. Какая непосредственность. Другие хотя бы для приличия выражают сочувствие, интересуются, чем могли бы помочь, а Витя сразу – к делу.

– Может, тебе прямо сейчас и отдать? – с некоторым сарказмом спросил я.

– Можно и сейчас, – с вызовом сказал Витя.

Ну правильно, чего тянуть?

– А не сходил бы ты на кухню, Витя, тебя там заждались.

Брательник с обиженной физиономией вышел из комнаты. Вот что я должен был думать о нем в эту минуту? Не буду я писать здесь, что я подумал. Брат никак. Брат!

Ирина

Глава 39

Я заехал в редакцию. Забрал свои бумаги и кипятильник. Зашел в бюро пропусков, чтобы сдать удостоверение. Там узнал, что меня только что спрашивали. Представительный мужчина назвал себя: Альберт Эккерт. Фамилия знакомая. Не брат ли Мали? Брат. Замечательно. И дело ко мне какое?

– Мы прочли о вас. Но не сочувствуем, а рады. Вам предоставляется редкая возможность.

Начальственная бесцеремонность пополам с мягкостью тайского массажа.

Альберт сказал, что я очень кстати оказался без работы. Теперь у меня есть время слетать во Владивосток. Он вице-губернатор края. А приглашает меня его шеф, Костенко.

Мы поднялись на второй этаж в кофейню. Заказали кофе, бутерброды с семгой, по рюмке коньяку. Альберт стал немного проще.

– Вообще-то, я в Москве в командировке. Я – доктор, курирую в крае здравоохранение. Созваниваемся с сестренкой. Она ведь живет в Германии. Сообщила о вашем увольнении: вот кто может помочь. Шеф говорит: разве еще водятся порядочные журналюги? Ну, давай поверим.

Я молча слушал и удивлялся. Вчера меня уволили из-за Костенко – сегодня он нанимает меня. Если наймет, точно будет думать, что порядочных журналистов уже не осталось.