Февральский дождь

Так началась наша кочевая жизнь.

Глава 24

Лето. Едем на полуторке в село Муромцево. Это двести километров к северу от Омска. Даже по сибирским меркам – глушь. Отец пересаживает меня из душной кабины в кузов, но там свирепствуют слепни. Мазь не помогает. Отец надевает мне на голову сетку. Но сетка плохо пропускает воздух, трудно дышать. Я поскуливаю. В живой природе не был ни разу. И вдруг – тайга. Мама переносит тряску и жару без нытья, будто ей не привыкать.

В каком-то селе пересаживаемся на бричку. Нас везёт лошадка монгольской породы. Мерин Гнедок – служебный транспорт отца, выданный ему, как землемеру. Гнедку тяжело. Его спина, вся в крови, облеплена слепнями.

Но вот и Муромцево. Подъезжаем к деревенскому дому. Отец выгружает пожитки: два чемодана и два узла. Дворняжка по кличке Пальма, подпрыгивая, норовит лизнуть мне лицо. Отец выпрягает Гнедка и велит достать воды из колодца. Слышится мычание. Отец снимает навесной замок с дома. В сенях стоит корова.

Появляется соседка. Она, тетя Ната, присматривала за коровой. Отец знакомит ее с мамой. Потом маму – с коровой.

– Тёзка твоя, – говорит отец. – Маня.  Стельная, зимой телёночек родится.

– Кошмар, – говорит мама.

Корова тоже служебная, но беречь ее нужно, как собственную. Если не дай бог околеет, придётся оплачивать ее стоимость.

Родители создают в избе уют. Мама вешает на стену гобелен «Мишки в лесу». Ставит на попа чемоданы, накрывает большой салфеткой с кружевами. Это теперь туалетный столик. Здесь мама, глядя в зеркало, будет закручивать себе бигуди, а отец – бриться опасной бритвой. Появляется кровать с панцирной сеткой. Отец вешает рядом с гобеленом подарок родственника – офицерскую саблю. Мое место – на топчане, рядом с грубо сбитым столом, где я буду готовиться к урокам.

Мама осваивает деревенскую печь. Советы даёт тетя Ната. Приносит домашний подовый хлеб, который можно есть ни с чем. Один несравненный запах чего стоит. Деревня – это вообще сплошь запахи, которых нет в городе. Запах сена, трав, лошадей и их помета, коров и их лепешек, навоза, нутра дома… Принюхиваюсь. Нет, все-таки колбасы Гнедка пахнут лучше, чем лепешки Мани.

Отец кормит Гнедка горстью овса. Даёт еще попить и уходит по своим делам. Я забираюсь на сеновал. Оттуда видно, что изба наша стоит на окраине, рядом с речкой Тара. На другом берегу Тары сплошной темно-зеленой стеной стоит тайга.

Ужасно тянет проехаться на Гнедке верхом. Но у отца нет седла. Вижу, местные пацаны гоняют без седел. Задабриваю мерина. Кормлю его излюбленным лакомством – хлебом с солью. Самостоятельно снимаю и надеваю уздечку. Подвожу к изгороди. Взбираюсь на него. Он делает легкое движение, и я сваливаюсь с его круглой спины. Но тут же взбираюсь снова.

Четверо мальчишек моют лошадей в Таре. Все рыжие и конопатые. Все курят махру-самосад и матерятся через слово. Это сыновья главного конюха. Конюшня в Муромцево что-то вроде гаража. Там лошади, на которых ездят (на бричках) местные чиновники. Отец тоже должен каждый вечер ставить Гнедка в этом «гараже». Но мы живём на окраине, а конюшня в центре села.

После рабочего дня усталый отец отводит мерина на соседнее поле, стреноживает, вешает на шею колокольчик и привязывает длинной веревкой к забитому в землю колу. Отец, конечно, рискует. Гнедок может вырвать кол и убежать. Но это не беда, найдётся. А вот волки… Здесь они, говорят, двухметровые.

Отец разрешает мне заниматься мерином, только предупреждает:

– Будь осторожней. Каждая лошадь мечтает убить своего ездока.

Не знаю, с чего он это взял, но Гнедок, кастрированный и потому обиженный судьбой конь, точно был злюка.

Я сам отвожу его в поле, вешаю на шею колокольчик, обвязываю веревкой, стреноживаю, вбиваю кол. Гнедок теперь не только моё удовольствие, но и тревога. Вдруг вырвет кол и затеряется в высокой конопле. Так однажды случается. Ранним утром я долго ищу его в конопле в мой рост. Кричу, зову, уже отчаиваюсь найти, плачу, наконец, слышу звон колокольчика. «Кол надо лучше вбивать», – ворчит отец, но так – для порядка, на самом деле не очень сердит, хотя опоздал на работу.

В Омске я был хорошистом. Учусь без троек и в Муромцево. Отец любит расписываться в моем дневнике. Он вообще любит свою подпись, постоянно совершенствует ее на бумаге. А я люблю давать дневник на подпись. В этом смысле жизнь в Муромцево – лучшая часть моего детства. Здесь мои самые лучшие сельские учителя. Здесь я успеваю по всем предметам. А хорошая успеваемость, как я пойму позже, это и более-менее спокойная жизнь в семье.

Но кое-что меня напрягает. Мама шьёт мне черные сатиновые нарукавники. Считает, что они сохранят мою вельветовую курточку. Никто из ребят их не носит. Меня обзывают бухгалтером. Обидно до слез. Но каждое утро мама кладет мне нарукавники в портфель. А после школы проверяет: залоснились – не залоснились? Вру, что надеваю нарукавники – мама уличает. Объясняю, что меня дразнят. Для мамы это не довод. Довод – нужно беречь одежду. «Еще пригодится». Я подделываю износ нарукавников – тру их о твердую поверхность почти до дыр.