Февральский дождь

Я согласился, что Ферапонт это серьезно. В смысле, от него можно ждать чего угодно.

– Да, он получит хорошие деньги, если я выйду, – поддержал Макс. – На этот раз пиковые заказали ему мое освобождение.

Когда прощались, предупредил:

– Сейчас выйдешь – ничему не удивляйся

Возле колонии меня поджидал молодой человек в плаще и шляпе. Он был как две капли воды похож на того Макс, который вошел к нам в класс и стоял перед нами, покачиваясь с пятки на носок и самоуверенно улыбаясь. Он назвался Гордеем и распахнул передо мной заднюю дверцу джипа. Впереди сидели двое битюгов, они вежливо поздоровались. Машина тронулась, колко шурша шинами.

Мы выехали за город и минут через двадцать подкатили к ярко совещенному двухэтажному дому из оцилиндрованного бруса. Басовито залаяла собака, за ней еще одна. Металлические ворота бесшумно открылись. Мы въехали в огромный двор, покрытый газоном. Из дома появилась женщина. Черты ее лица нельзя было разглядеть, но сердце у меня отчего-то екнуло.

Чем ближе я подходил к этой женщине, тем сильнее сжимались в горле спазмы. Я узнавал в немолодой женщине знакомые черты. Наконец, я подошел совсем близко. Это была Маля.

– Господи! – прошептала она, – Господи! – повторила она, сжимая мне ладони.

Маля выучилась на фтизиатра. Когда Макс заболел, добилась его перевода в эту тюрьму со своей туберкулезной больницей. А потом устроилась сюда на работу. Персонал тюрьмы и больницы отлично знал, кто она ему.

– Мы здесь уже двадцать два года, – сказала Маля.

Мы пили коньяк. Маля не отставала от меня. Она вспомнила, как неожиданно напилась, когда мы были на уборке картошки. Оказывается, это было не случайно. Уже тогда она начала прикладываться к бутылке, чтобы снять нервное напряжение. Страдающие от туберкулеза родители, которых она так хотела вылечить, а тут еще Макс с его закидонами…

– Помнишь, Клариса учила нас жизни? Жаль, что она не сказала главного. Не надо бороться за мужчину. Неблагодарное, а главное бесполезное это дело. Если из него прет какая-то дикая энергия, лучше уйти в сторону. Я ведь не в его влюбилась. Я влюбилась в то, что все девки в школе по нему сохли. Проклятое женское тщеславие. А у него было свое тщеславие – взять меня, недотрогу. Говорят, женщины влюбляются в перспективу. А перспективы, как правило, у победителей. В школе Макс всегда, всех и во всем побеждал. И я думала – так будет всю жизнь. В принципе, я не ошиблась. Он действительно всегда, всех и во всем побеждал. Даже ментов. Но кто я при нем? – лицо Мали исказила жалкая улыбка.

Ей нужно было выговориться. Я снова наполнил рюмки.

– Однажды я сказала Максу, что женщину надо любить так, чтобы ей и в голову не пришло, что кто-то другой может любить ее лучше. Он понял, на кого я намекаю, и стал теплее. Я сдуру уже подумала, что он боится потерять меня. А через неделю по тюрьме пошел слух, что он завел себе новенькую медсестру, которая делала ему уколы.

Я сказал, что Макс, скорее всего, примет решение выйти. Маля опрокинула рюмку, закурила сигарету.

– Хочешь порадовать, а у меня мурашки по коже. Мне спокойнее, когда он там. Я за Гордея боюсь. Мне удалось его уберечь. Он равнодушен к деньгам. Любит фотографировать землю с высоты. Его страсть – дельтаплан. Конечно, он любит отца. Но он знает, что его отец отдает приказы убивать. Гордей не одобряет этого, но и не осуждает. У него на этот счет целая теория. Он говорит, что есть люди с ярко выраженным чувством закона. Мол, отец должен был стать либо сыщиком, либо прокурором, либо судьей. Но – не получилось. А чувство закона осталось, и он применяет его на другой почве, в преступной жизни.

Наконец, Маля сказала то, чего я никак не ожидал услышать.

– Помнишь, я приехала к вам с Лизкой? Я ожидала увидеть забуревшего зэка, а ты был такой … Даже лучше стал. Я потом объяснения не находила. Как так можно? Я не могла больше видеть Лизку. Я соврала ей, что уезжаю. Я жила в Павлодаре еще несколько лет. Иногда я видела вас, но, слава богу, не попадалась вам на глаза. А потом мне написал Макс и позвал…

У меня не выходило из головы: зачем Макс направил меня сюда, в свой дом, где никогда не был? К Мале? Есть же в этом какой-то смысл. Наверно, он сделал это на тот случай, если не доедет сюда. Если его убьют сразу после выхода из колонии. Или позже. Он хотел, чтобы мы пообщались без него. Он предоставлял нам свободу.

– Его мучила вина перед отцом. Он очень сильно его подставил, – с трудом говорила Маля, то ли она перебрала, то ли сказалось нервное напряжение. – Но он так и не узнал всей правды об отце. Возможно, отец и не был так виноват, как думал Макс. Все не так на самом деле, как кажется. Разве меня ты не придумал, Юра? Еще как придумал. А я подходила только Максу, но никак не тебе.

Она помолчала и добавила странные слова:

– Говорят, в Крыму есть дерево, на которое никогда не садятся птицы.

Я ждал, что она скажет дальше, но она махнула рукой и потянулась к рюмке.