Февральский дождь

– До конца срока считанные дни. Интересно, что он на этот раз придумает. Любит неволю и ненавидит свободу. Нет, не так. Неволя для него – свобода, а свобода – неволя. А на самом деле просто боится выходить, вот и вся разгадка. Хорошо живёт тот, кто хорошо спрятался. Хе-хе. А вы что же, ничего о нём не слышали? Странно. Выше его в преступном мире нет никого. Он прямо отсюда наводит следствие. С кого-то снимает обвинения, кому-то утверждает вынесенный приговор. Шушерой не занимается. В его ведении дела только на высокопоставленных уголовников. Кадровая политика – тоже в его ведении. Кого поставить на положение в том или ином регионе, а кого снять. И всех он держит в голове, обо всех всё знает. В его голове такая энциклопедия! Он ведь ничего никогда не записывает. И помощников у него здесь нет.

Не могу разобрать интонации Ферапонта. То ли он восхищается Максом, то ли по-ментовски относится к нему свысока. То ли у него смесь в голове из того и другого.

И вот он идёт по коридору, высокий, поджарый, седой, внушительный. Проходит мимо нас в камеру, не удостоив взгляда, не повернув головы. Это Макс, я сразу его узнаю, и в то же время как бы не он. Ферапонт не спешит заходить следом, проявляет деликатность: вдруг после прогулки Максу захотелось в туалет. Надзиратель не спешит закрывать камеру, тоже ждёт. Наконец, голос с годами набравший властности:

– Можете войти.

Он чисто выбрит, от него пахнет тонким лосьоном. По знаку Ферапонта надзиратель приносит два табурета. Но Макс не садится. Смотрит не на нас, а прямо перед собой. Ферапонт без приглашения, кряхтя, усаживается на табурет.

– Все равно не пойму я тебя, – говорит он как бы продолжая недавний разговор. – На воле так хорошо. Птички поют, машины шумят, люди смеются.

Макс усмехается:

– Что ты мне впариваешь? Какие там птички у тебя поют, какие люди смеются?

Ферапонт вздыхает:

– Психотерапевту бы тебя показать.

Магистр смеется, показывая хорошие зубы, что не удивительно, поскольку его навещает стоматолог.

– Психотерапия, Ферапонт, бесполезная профессия, потому что есть только две психологические проблемы – фуйня и пипец. Но фуйня, как тебе отлично известно, проходит сама, а пипец не лечится.

– В политику бы тебе, – подкалывает Ферапонт. – Сейчас избиратели любят голосовать за судимых.

– Я подумаю над твоим предложением, – отзывается Магистр. – Оставил бы ты нас, подполкан, на пару минут. Насчет политики мы с тобой потом договорим.

Ферапонт выходит. Мы с Максом разглядываем друг друга, хотя, наверное, можно было бы и обняться. Я окидываю взглядом камеру.

– Ты хорошо организовал своё пространство.

– Это мой дом, – почти душевно говорит Макс. – Счастлив тот, кто счастлив дома. Так, кажется, писал Толстой. Мне предлагали другую жилплощадь, тут много свободных камер, но я уже привык к этой хате. Сейчас не удастся поговорить, – добавляет он вполголоса. – подходи к тюрьме в полночь, тебя проведут.

Ровно в полночь у вахты меня ждал прапорщик. Привел на вахту. Сидевший там надзиратель скользнул по мне взглядом и молча открыл засов. Прапорщик вошел, я – за ним.

На нашем пути оказалось не меньше десятка надзирателей. Все пропустили меня без звука. Прапорщик открыл камеру Магистра длинным ключом, потом легонько постучал.

Я вошел. На этот раз это был тот Макс, которого я знал двадцать восемь лет назад. Мы крепко обнялись.

Мы опрокинули по рюмашке хорошей водки и закусили по-русски: квашеной капустой. Макс положил мне в тарелку жареной картошки. Он ухаживал за мной. Это было так необычно.

Я не выдержал и спросил, окидывая взглядом камеру:

– Не понимаю, какой в этом смысл?

– Вот ты любишь закусить водку квашеной капусткой. А я люблю сидеть. У желудка свои потребности, у духа – свои. Давай помянем Степаныча. Если бы не он…

Это точно. Если бы не Бриллиант, кто знает, во что бы вылилась моя вражда со Шницелем. Но и Макс едва ли бы стал Магистром. Мы были обязаны Степанычу по гроб.

Мы выпили, не чокаясь.

– Так и не удалось мне узнать, кто его убил, – виновато говорит Макс.

Я не без гордости рассказал о своей командировке в соликамский «Белый лебедь». О своей встрече с «Архитектором». Так блатные называли «хозяина» этой страшной колонии-тюрьме. Макс слушал с напряженным вниманием. Особенно напрягся, когда речь пошла о Шницеле. Наши предположения насчет этого мутного фраера совпадали. Макс сказал, что Шницель тоже сейчас на киче. Только у него другая кличка и другая фамилия. А сам он – в законе. Короче, сухарь*. (*сухарь – фальшивый вор в законе) Имеет на зоне свой бизнес – совместное предприятие с «хозяином». Освобождение зэка по удо за хорошие деньги. Шницель находит клиентов – «хозяин» хлопочет об удо.

– Я ведь тоже, считай, купил звезды законника, – посмеивается Макс. – Помнишь геолога? Степаныч с полуслова уловил идею. Уловил и оценил. Месторождение до сих пор работает на мой пенсионный фонд. А еще я официально женат, что опять-таки недопустимо. Ну и, наконец, каждый день сотрудничаю с ментами. С тем же Ферапонтом сколько уже лет бок о бок… Как сиамские близнецы. Так что мне тоже можно кое-что предъявить.