Февральский дождь

Возле колонии Магистра поджидали ветераны неволи с лицами, изборожденными карцерами, наркотиками, низкими страстями. Он выплачивал им пенсии (трудового стажа у них не было), без него они бы давно пропали. Встречала также близкая ему молодая братва и несколько старых законников-славян.

На другой день состоялся сходняк. На срочности настояли пиковые. Привезли Гиви. Состоялось что-то вроде суда. Но собрать большинство в свою пользу Магистру не удалось. Ему поставили на вид самоуправство. Гиви вынесли что-то вроде устного выговора. Макс не проиграл, но и не выиграл, а значит – проиграл.

Но он убедил сходняк, что Шницель может иметь отношение к гибели Степаныча. Под хитрым предлогом «сухаря» вывели из колонии и бросили в канализационную трубу. Максу говорили, что нечистоты заполняют трубу максимум до половины. Шницель может выплыть там, где кончается труба. То есть может выжить. «Сколько он будет плыть в кромешной тьме? Очень долго. Он задохнется в миазмах или свихнется», – сказал Макс.

Потом мы сидели вдвоем в его поместье. Он давно не пил, быстро хмелел и становился сентиментальным. Вспомнил вдруг известную пословицу, что брат – не всегда друг, а настоящий друг – всегда брат. А потом еще больше удивил. Рассказал, наконец, что произошло с их семьей.

Они жили в Штатах. Отец работал советником посольства. Мать преподавала в студии танцев. Там занимались сотрудники посольства и среди них помощник военного атташе. Максу нетрудно был заметить, что мать неровно к нему дышит. Он потребовал, чтобы она прекратила эту связь. Мать пообещала, но обманула. Тогда он подговорил одноклассников-латинов сделать из маминого любовника отбивную. Латины подняли его на смех: за бесплатно, что ли? Нужной суммы у Макса не нашлось. Тогда ему предложили сделку. Одноклассники нападали на клиентов банков…

В кармане у помощника военного атташе налетчики нашли помимо денег записную книжку. Подбросили в ФБР. Там была всего одна неосторожная запись – зашифрованный номер телефона. Помощник попал на крючок. А потом попал на крючок и отец Макса. Ему предъявили фотографии, зафиксировавшие участие сына в нападении на клиента банка. Отец сообщил о проделке сына послу. Так Магистовы вернулись в СССР. Здесь отцу приписали спекуляцию валютой и дали срок. Он должен был отбывать в Павлодаре. Сюда и приехал Макс. Хотел добыть денег и выкупить отцу досрочку.

Я чувствовал, что Макс что-то недоговаривает Чтобы узнать эту историю целиком, я встретился с Ферапонтом. Если Макс меня удивил, то мент огорошил. Оказывается, Макс попал под наблюдением КГБ, как только сошел с поезда в Павлодаре. И в Омске его схватили на месте преступления по этой же причине. Из слов Ферапонта следовало, что меня ждала совсем другая статья и другой срок, если бы я не устроил налет в одиночку, а во всем слушал Макса.

Маля звонила. Сообщала, как Макс адаптируется к новой жизни. (Мне это было интересно). У него депрессия в тяжелой форме. Гордей на глазах у отца взмыл в воздух на своем дельтаплане. Макс смотрел на это зрелище равнодушно.

– У нас мотодельтапланы не выпускают, – говорил Гордей. – Это самоделка. Я взял модель дельтаплана «Фрегат» и приделал к ней двигатель от снегохода «Буран».

Макс не удивился. Отец его тоже разбирался в технике, хотя по образованию был чистый гуманитарий. А он помог однажды одному арестанту бежать, сделав миниатюрный вертолет с мотором от бензопилы. Правда, тот вертолет далеко не улетел, и арестанта схватили. Но полет, пусть даже краткий, состоялся.

– Я поднимаюсь на высоту три с половиной километра со скоростью сто километров в час, – с гордостью говорил Гордей.

Макс смотрел на него безжизненными глазами.

Последнее время он все чаще говорил сентиментально, посмеиваясь над собой. «Я никогда не смогу любить тебя так, как это нужно тебе, – сказал он Мале. – Мне это не дано, как иной женщине не дано забеременеть».

– Я на пределе, – сказала мне Маля.

А на самом деле она уже купила два авиабилета в Германию, себе и Гордею, и стала собираться. Узнав об этом, Макс взял у охранников «Глок». Хороший ствол, надежный. Недаром его любят «фараоны», американские патрульные полицейские. Охранники заволновались, но Макс послал их подальше.

Что он должен был сказать себе, чтобы у него не дрогнула рука? Первое – он не нужен идее, которой служил всю жизнь. Второе – он не нужен братве. Третье – он не нужен жене и сыну. Его как бы уважают и как бы любят, но по большому счету он никому не нужен, потому что он – другой. Настолько другой, что с этим никому невозможно сжиться и примириться. И, наконец, он не нужен самому себе, потому что он не знает, куда себя девать и как жить дальше. Если на то пошло, он в полном отчаянии от своего положения. А отчаяние – как раз то состояние, которое требуется, чтобы приставить ствол к виску и нажать на курок.

Мысль покончить с собой наверняка приходила ему и раньше. Он мог свыкнуться с этой идеей. Но у него всегда оставалась крохотная надежда, что еще не все потеряно. Сегодня эта соломинка сломалась, держаться ему больше было не за что.