Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском

Прошло всего полтора месяца с того дня, как Дзержинский приехал в Харьков, и опять — новое назначение... На этот раз — на польский фронт.

Части Красной Армии к середине лета вышли к границам Польши.

И вдруг ход событий круто переменился. Войска Пилсудского, снабженные оружием западных держав, вновь перешли в наступление и очень быстро добились успеха.

С тяжелым сердцем писал Дзержинский Софье Сигизмундовне из Минска о военных бедах. Он умел стойко переносить удары судьбы, умел анализировать события и не терять хладнокровия.

«...Опасение, что нас может постигнуть катастрофа, давно уже гнездилось в моей голове, но военные вопросы не были моим делом, и ясно было, что политическое положение требовало риска. Мы делали свое дело и... узнали о всем объеме поражения лишь тогда, когда белые были в 30 верстах от нас, не с запада, а уже с юга. Надо было сохранить полное хладнокровие, чтобы без паники одних эвакуировать, других организовать для отпора и обеспечения отступления. Кажется, ни одного из белостокских работников мы не потеряли.

Наше поражение — результат не восстания Польши против «нашествия», а нашей превышающей человеческие силы усталости и бешеной деятельности шляхетских сынов — польской белой гвардии».

Пилсудский, с которым Феликс Эдмундович когда-то так яро спорил на ночной улице в Вильно, ныне стал его открытым вооруженным врагом.

И все же, вопреки неудачам, постигавшим молодую республику, страна не только выстояла под напором интервентов и белогвардейщины, но и начала переходить к восстановлению разрушенного хозяйства, нарушенной войной жизни.

3

Вячеслав Рудольфович Менжинский пришел в Чрезвычайную Комиссию в девятнадцатом году. Но с Дзержинским он был знаком раньше. Встречались еще в эмиграции. Потом вместе работали в Петрограде перед октябрьским переворотом. Дальше их пути разошлись. Вячеслав Менжинский был то наркомом финансов, то уезжал на дипломатическую работу в Германию... Вернувшись в Москву, вскоре уехал на Украину. Там они встретились снова, и Дзержинский убедил его перейти в ЧК.

На Лубянке заканчивали следствие по делу «Тактического центра». Расследование вел Менжинский. Однажды он зашел в кабинет председателя, чтобы поговорить о некоторых обстоятельствах дела... У Дзержинского теперь был другой кабинет — большой, просторный. Даже со шкурой белого медведя, раскинутой на полу. И не было в кабинете ни железной койки, покрытой солдатским одеялом, ни ширмы, за которой прежде Феликс Эдмундович спал, не раздеваясь.

— Ты знаешь, Феликс, пришлось арестовать Бердяева, — сказал Менжинский.

— Того самого богоискателя, которого Владимир Ильич поминал в «Искре»?

— Его. Но я раздумываю о его аресте. В «Тактическом центре» он, по-видимому, не принимал участия.

— Тогда зачем его держать в тюрьме?

— Вот об этом я и думаю. Но, может быть, тебе самому поговорить с ним? Только предупреждаю: велеречив беспредельно.

Был уже двенадцатый час ночи. Однако председатель ЧК согласился с Менжинским и приказал привести арестованного Бердяева.

Речь шла о Бердяеве, который некогда состоял в социал-демократической партии, но отошел от нее, пытаясь, однако, и до сих пор примирить марксизм с богоискательством и религией. Происходил он из аристократической семьи, имел знатных предков и даже состоял в дальнем родстве с семьей дома Романовых... Дед Бердяева был атаманом Войска Донского, воевал с Наполеоном, отличился под Ульмом, а прадед, в совсем уже давние времена, был генерал-губернатором в Новороссийске. По материнской линии Бердяев имел прямое отношение к графскому роду Броницких, которые под Белой Церковью владели поместьями в шестьдесят тысяч десятин земли. Их парк и центральная усадьба «Александрия» славились на всю Европу. Парк сравнивали с Версальским. Другие дворцы Броницких были в Варшаве, Париже, Ницце, в Италии... Воспитывался господин Бердяев в кадетском корпусе, затем в память о заслугах предков его перевели в Пажеский корпус при царском дворе в Петербурге...

Обо всем этом Дзержинский бегло прочитал в «деле» Бердяева, ожидая, когда приведут арестованного.

— Но какое все это имеет отношение к делу «Тактического центра»? — спросил он, отодвигая папку.

— Только то, что господин Бердяев кичится своей родословной и рассказывает о ней на всех допросах, — усмехнулся Менжинский. — Замучил следователя, у него два излюбленных «конька» — родословная и философия.

В кабинет в сопровождении красноармейца вошел Бердяев. Был он невысокого роста, поджарый, с острыми, широко поставленными глазами, глядевшими настороженно из-под густых лохматых бровей. Длинные, до плеч, волосы, бородка и начинающие седеть усы довершали его облик. Ощущалась в нем какая-то петушиная задиристость, которая и проявилась сразу, как только он вошел в кабинет. Сделав несколько шагов от двери, он остановился, быстрым взглядом окинул кабинет, почему-то задержал свой взор на белой медвежьей шкуре. И только после этого посмотрел на не знакомого ему высокого, худого человека в военной форме. Менжинского, который несколько раз присутствовал на его допросах, он знал.