Фельдмаршал

– Она умерла девицей, не испытав семейного счастья, любви, – заплакала она, когда узнала об этом.

В скоропостижной и странной смерти Лукреции обвинили знакомую ей женщину Кристину, ворожею, что это она навела порчу на Лукрецию, нервную и мнительную… К тому же эта Кристина убила своего мужа из ревности к другой женщине… И Кристину казнили…

Всё это сильно подействовало на Софью, ослабленную родами и болезнью. Постигла их, Софью и Лукрецию, ещё одна беда: их брат Юлий Иоганзон, внебрачный сын Юхана, скончался три года назад, ещё юный…

– Ну, будет, будет, дорогая ты моя! – стал утешать её Понтус.

– Лукреция зовёт меня, – всхлипывая, призналась Софья. – По ночам… Она там одинока и несчастна…

Его супруга, Софья, оказалась тоже мнительной, как и её сестра.

«Таков уж век!» – смирился он, познавший многое в жизни.

Ему, ещё в монашестве, тот же «Чахоточный» привил глубокое недоверие к человеческим басням, монашеским выдумкам, что выходят из тишины келий от затворников, сходящих в одиночестве с ума.

И он стал бороться за неё, свою супругу, мать своих детей, любовь свою последнюю. Странно для него, не мнительного, но у него бессознательно мелькнуло, что он вскоре последует за ней… По вечерам он подолгу сидел у её постели, рассказывал о том, что видел по жизни, в сражениях, о своих мыслях о происходящем в мире… Вспомнив Антуана, друга юности, рассказал и о нём…

Но всё это не помогало. Софья слабела с каждым днём.

Она ушла тихо… Ночью его разбудил доктор, неотлучно находившийся при ней.

– Господин фельдмаршал… – с виноватым видом предстал он перед ним, когда слуга разбудил Понтуса. – Ваша супруга…

Он сделал жест рукой, приглашая его за собой.

Встав с постели и накинув халат, Понтус поспешил за ним.

Софья была без сознания.

Доктор красноречиво развёл руками, давая понять, что тут он бессилен.

Присев на постель рядом с Софьей, Понтус взял её руку… Она была ещё тёплая… Но он почувствовал, как рука холодеет, заметно холодеет… Она, его последняя привязанность, любовь, уходила от него прямо на глазах… Упали веки, придавив глаза, поплыли тёмные круги по белому лицу, нос посинел и заострился… И он, глядя на неё, стал говорить, как он любит её. И что ему будет тяжело жить без неё. И что её дети, их дети, ещё крохи, которые ещё ничего не смыслят, так и не узнают её… И у него, поражённого вот этой смертью близкого ему человека, из глубин сознания всплыла далекая картина смерти его матери, когда ему было всего семь лет и он тоже ничего ещё не понимал… А детям Софьи сейчас нет даже вполовину того…

Нет, он не заплакал, не зарыдал ни в этот, ни в последующие дни, дни отпевания, затем похорон. Слёзы уже давно оставили его, фельдмаршала, перед глазами которого прошли тысячи смертей.

* * *

Всё началось для него, Понтуса, год назад: с известия, которое многое изменило в его привычном образе жизни за последние два года. В середине апреля в Ревель к нему пришло сообщение из Московии, что восемнадцатого марта 1584 года от Рождества Христова умер царь Иван Грозный. Его, Понтуса, противник в военной кампании вот только что отгремевших двух военных лет в Ливонии. И сейчас он, Понтус, наместник Ливонский, хозяин её, а не Грозный царь московский… Я, князь Понтус де ла Гарди, рыцарь и полный господин в Викхолму, государь в Колке и в Сундбе – так именовался он теперь. И в тех же грамотах, из Москвы, тоже писали его так… Смирились ли в Москве с потерей Ливонии?.. В Стокгольме кое-кому хотелось верить в это. Но он, Понтус, как военный и дипломат знал, как непрочно завоевание, если оно не признано политически, не въелось в кровь, в сознание, не стало нормой жизни соседних государей.

Ливонская земля, земля Ливонского ордена. Теперь уже бывшего!.. Сильным, единым и монолитным был орден. Более трёхсот лет стоял несокрушимой глыбой на восточных берегах Балтики, отрезая Московию от моря… Пока… «Да, да – пока!» – задумался он над этим… Пока был орден, братство, общее имущество, судьба и власть, как островок в мире владений частных: королевств, герцогств, графств… Так частные владения, как ржавчина, разрушили в очередной раз крепость государства… Но дальше этого он не стал рассуждать, вспомнив свою полемику в Риме с кардиналом Станиславом Гозием. В полемике и в рассуждениях пустых он был не силён, а слабость не в почёте у него была.

Об этом событии, о смерти Грозного русского царя, он тотчас же сообщил королю Юхану. И тот немедленно вызвал его к себе в Стокгольм. И Понтус предстал перед ним.

Король был возбуждён. От этой новости, радостной для него, он ожил, забегал молодо по палате, перекатываясь – как ртуть, начитанный, самодовольный, как девица…

– Подох – мерзавец! – выругался он. – Чтоб ему на том свете лихо было!..

Он ненавидел этого соседа, восточного гиганта, ослабевшего к концу жизни. Сколько крови тот ему испортил…