Фельдмаршал

Понтуса же потащила в сторону от расцвеченных огней парадного подъезда другая жаркая ручка. Он, бросив факел, побежал вслед за изящной фигуркой по каким-то аллеям. И они оказались у флигеля готической башни замка, у непарадного входа.

Не давая ему опомниться, тащила и тащила его куда-то дальше всё та же странная дама, своим стремлением остаться неизвестной.

Он весь горел, как спутница его… Куда-то спешно тащила та его…

Всё в полумраке… Дыхание прерывисто и часто… Страсть бьётся в жилах, наружу рвется…

Он, Понтус, был француз, к тому же чуть ли не гасконец. Зов властных Пиренеев, гор снежных, под жарким солнцем юга впитал он с детства. Холодным севером он был закалён. Сейчас же просто опьянел от страсти… Как и где они оказались, он не понял, считал ненужным понимать…

Всё тот же полумрак, когда они скользнули в какую-то комнату, для вот таких свиданий предназначенную. Так понял он уже потом, когда стал вспоминать с восторгом своё минутное приключение.

Знакомый шорох юбок… Трещит вот что-то, не поддаётся второпях… Всё наспех, тайно, но кажется открыто… Был полумрак, всё видно было лишь наполовину, с намёком на что-то иное… Но нет – вот прелести все женские в его руках… Он ими завладел, когда упал на мягкий ворох из подушек…

Потом его, вот так же как украли, бесцеремонно вытолкали за дверь той неизвестной комнаты. Так что он даже не знал, с какой красоткой развлекался только что.

И он, на ходу приводя себя в порядок, поплёлся куда-то по длинному коридору вдоль бесчисленных дверей. За ними, как он догадался, совершалась всё та же тайна.

Но нет, не заблудился он в пространствах огромного дворца. В большой палате, в которую он вступил, наконец-то, после блужданий, свет изливали бесчисленные люстры. Здесь было пышно всё, торжественно и лживо. И эта ложь была видна и лезла на глаза повсюду.

Трон у одной стены, два кресла там. Сейчас пустые. В разгар веселья и утех любовных никто не занимался здесь расчётом, холодной властью.

* * *

И вот их последний приём у короля Карла. В кресле, на троне, сидел король. И тут же рядом стоял кардинал Шарль де Гиз.

Кардинал был на этот раз демонстративно одет в красную бархатную мантию.

И Понтус понял, что этим тот хотел показать ему, протестанту, принадлежность к Лиге католиков… «Это цвет Гизов и Филиппа II», – мелькнуло у него… На улицах Парижа, как слышал уже он, в народе подшучивали над гугенотами, их белым цветом: что они, дескать, заранее приготовились к погребению… «А вам, католикам, не впервой проливать кровь!» – слышалось в ответ…

Мадам же Медичи стояла поодаль от всех, вся в чёрном, наблюдая, как строгая мамаша издали за шалунами-мальчиками.

– Господа послы! – призвал было их к вниманию Шарль де Гиз.

Но Карл сделал ему знак, дескать, помолчи, сошёл с трона, отошёл с Понтусом в сторонку от остальных, негромким голосом стал рассуждать о войне, которую намеревался начать с королём Филиппом в Нидерландах…

И Понтус догадался, что отправка полков гугенотов на границу с Нидерландами, о чём сообщил Колиньи, связана с тем планом, который адмирал всячески проталкивал в совете у королевы. Колиньи видел безумство, воинственность своих соратников-гугенотов. С другой стороны такое же безумство творилось в Католической лиге, возглавляемой Гизами. И он умолял Екатерину Медичи начать войну с Филиппом, чтобы дворянство, мелкое провинциальное дворянство, неуклонно разоряющееся под давлением, натиском торговцев, буржуа, новых хозяев мира, и от этого безумствующее, ничего не умеющее как только воевать, растратило свою воинственность, свою ненависть в драке с внешним врагом… И тем он, адмирал, хотел спасти свою страну от новой братоубийственной войны… «Где восторг масс – там всегда насилие!» – запомнил он слова адмирала, сказанные на прощание ему…

И у него несколько отлегло на душе, когда он подумал, что сейчас здесь, на его родине, нового столкновения католиков и гугенотов не предвидится, поскольку одна из партий оказалась сильно ослабленной, и это заставит её вождей вести себя более осторожно.

Карл вернулся назад, сел в своё кресло.

Теперь к Понтусу подошла мадам Медичи, с улыбкой заглянула ему в глаза, положила свою руку на его руку и пошла по палате с ним. И он пошёл рядом с ней, тактично держа свою согнутую руку, на которую оперлась она, и чувствуя, как вздрагивает её рука в такт её шагам, шагам тяжёлой походки пожилой неуклюжей женщины, с толстыми короткими ногами… И у него непроизвольно мелькнуло, как похожа на неё, ужасно похожа внешне её легкомысленная дочь Маргарита, невеста вот того наваррского любознательного юнца…

– Вы, кажется, недурно провели у нас время? Не так ли, господин посол?

Её голос прозвучал с насмешкой… Лукавый взгляд больших подслеповатых глаз скользнул сбоку по его лицу.

И Понтус невольно вспотел под этим взглядом.

«Она знает всё! И всё подстроила нарочно!» – подумал он, покрываясь румянцем смущения, как бывало когда-то в монастырскую бытность под строгим взглядом старого аббата Арменгауда, когда, напроказничав, он пытался скрыть свои грешки.