Фельдмаршал

Понтус уже слышал этот девиз, начертанный на знаменах вот таких дельцов политики. Везде встречал он соплеменников своих, французов, по всей Европе. И, как говорят, есть они уже в Московии далекой, и даже в Персии, у шаха в Испагании и при дворе султана…

– И как это согласуется с христианской моралью? – спросил он его, католического епископа.

– Никак! – бойко ответил тот. – Какая, к чёрту, мораль, когда дело касается интересов Франции!

– Но мы же христиане?

– А как же! Не басурманы же, не турки! Ха-ха!..

И Понтус вспомнил, что рассказывал когда-то «Чахоточный» о Савонароле, о его обличениях папы Александра VI… И он подумал, что Савонарола, морализируя и призывая следовать заповедям Христа, забывал, что в Европе, новой Европе, политики слишком опередили народ, чтобы придавать какое-нибудь значение морали, нравственной стороне христианства. Особенно же в Риме, где это уже давно стало лишь пустой риторикой… Мораль, нравственность – это для простого, тёмного народа. Людьми двигает интерес, в политике, в торговле, а не мораль. Инстинкт же самосохранения, страх – толкают в религию. Религия – утешение для неудачников и слабых. Да и народ устал от воздержания, которое навязывали ему силой церковники во все века и в то же время сами предаваясь разгулу страстей в верхах церковных… Мораль и воздержание – для других, оставьте интересы и прибыль с нами…

Расстался он с «Хромоножкой» и на этот раз с наилучшими впечатлениями о нём.

Не знал он, что вот этот старичок, почти что похороненный, как шутя сказал тот о себе вот только что, ежедневно бывал у мадам Медичи на тайных совещаниях, где обсуждалась ситуация в далёкой Польше. Там, как доходили слухи, лежал при смерти король Сигизмунд-Август, бездетный… И у мадам Медичи в тиши кабинета разрабатывался план, предложенный Жаном Монлюком: как посадить её любимого сына Генриха на трон в Польше, этой могущественной военной республике… Её старший сын, король Карл, безнадёжно больной гемофилией, по всему было заметно, долго не протянет. На очереди, на место короля Франции, подрос её второй сын – герцог Генрих Анжуйский, её любимец. А вот теперь представлялся случай завладеть ещё и короной Польши… Но Генрих не знал польский язык.

– Ваше высочество, это даже хорошо, когда народ не понимает своего короля! – восклицал Жан Монлюк, готовый ответить на все возникающие затруднения.

У мадам Медичи были ещё сомнения. Ей поскорее нужно было развести своих сыновей, Карла и Генриха: между ними назревал конфликт, грозивший вылиться в столкновение за власть…

В это время султан Селим II просил у французов, у Генриха Анжуйского, уступить ему Алжир, разбойничье гнездо, за весьма круглую сумму. Ему, султану Селиму II, совсем ни к чему было иметь у себя под боком сильное королевство с королём Генрихом. Оно вот-вот готово было созреть из итальянских провинций Франции и Алжира, просившего покровительство у Франции перед опасностью, исходящей от испанского короля Филиппа.

* * *

Но вот день очередного приёма их, послов, у короля Карла и королевы, его матери, мадам Медичи.

Они, послы, сообщили королеве и её сыну, из-за чего король Эрих оставил трон.

– Он передал его своему брату Юхану! Не в силах больше нести тяготы управления государством!

И здесь тоже приняли это как дело обычное при дворах королей, когда братья не могут поделить власть и силой ссаживают неугодного или слабого…

Кардинал Шарль де Гиз, стоявший подле трона, слегка повёл бровями на это заявление.

Рядом же с ним Понтус увидел броского внешне человека с проницательным взглядом, которого он запомнил ещё тогда, десять лет назад, на той старой шотландской галере, когда Шарль де Гиз провожал в Шотландию свою племянницу Марию Стюарт… Вспомнил он и его имя: Брантом, секретарь Медичи…

– Мы весьма признательны за это сообщение, – ответила Екатерина Медичи. – И считаем, что это дело самой Швеции: кому быть королём. Со своей стороны, мы не против возобновления дружеского союза с королём Юханом… Относительно же прекращения торговли между Францией и Россией, о чём просит ваш король, скажем только, что на это будет дан особый ответ…

И Понтус понял, что и тут услышит тот же самый вежливый отказ, что давали в ганзейских городах.

Он сделал пару шагов вперёд и, уже не сомневаясь, правильно ли делает, подал грамоту короля Юхана секретарю королевы, этому самому Брантому.

Брантом принял грамоту, поднёс её мадам Медичи.

Понтус, заметив, что молодой король отнёсся к этому спокойно, понял, кто во французском дворе всем заправляет.

Он надеялся ещё увидеть и переговорить с первым министром короля – Мишелем де Лопиталем. О нём он был уже наслышан. Высказался о нём как об умнейшем и образованнейшем из французов и Колиньи. Но адмирал предупредил его, что тот попал в немилость к королеве происками кардинала Шарля де Гиза и был удалён от двора… И всё это после того памятного заседания совета у Екатерины Медичи.