Фельдмаршал

– Ваше величество! – обратился де Лопиталь к королеве. – Милостивое и справедливое отношение королей ко всем гражданам, не взирая на их веру, всегда благотворно сказывается на спокойствии в государстве!..

Он поклонился ей, надеясь, что найдёт у неё поддержку.

– Господин премьер, это всё замечательно! – холодно встретила его высказывание мадам Медичи. – Но это никогда не приводит к добру в стране, где каждый дворянин полагает вправе указывать королям, как им управлять государством!.. С такой политикой, как вы уже давно советуете нам, мы и угодили туда, куда вы нас втянули!..

Премьер хотел было возразить ей, но она резко одёрнула его:

– Да, да! Вы втянули нас!

С того времени адмирал больше не видел премьера. Тот же, как с долей иронии сообщил ещё адмирал, захватил с собой королевскую печать и укрылся в своём замке, а королева никак не может его оттуда вытащить…

Излагая цель своего посольства, Понтус чувствовал связанность от присутствия короля, выглядевшего в двадцать два года нервным мальчиком. Но, как ходили слухи при дворе, он хотел казаться мужественным и сильным, как его отец, король Генрих. Он не походил на тех мужчин, с какими судьба до сих пор сталкивала его, генерала де ла Гарди.

Стройный и подвижный, но здоровьем его обидел Бог, как всех детей Валуа-Медичи. Страсть тайная его съедала: он старался походить на своего отца – атлета, силача, первейшего на всех турнирах. Для этого он завёл кузницу и каждый день там грохотал молот под яростные вскрики короля… Гонял он по лесам оленей, дичь иную. И оглашал окрестности призывный зов рожка неистового короля… К тому же он слегка заикался.

Его же мать, Екатерина Медичи, маленькая ростом, с большим отвисшим подбородком, уже изрядно оплыла. Даже выразительные глаза, навыкате, похоже, больные, не скрашивали черты её обрюзгшего лица…

И у Понтуса мелькнуло то, чем на прощание поделился адмирал: слухами, рассказами и сплетнями о королевском семействе.

– Ты будешь на приёме у мадам Медичи. И тебе нужно кое-что знать, чтобы осмотрительно действовать…

Когда его, адмирала, как бывшего мятежника королева-мать пригласила недавно в королевский совет, то он увидел всё ту же маленькую ростом итальянку и её расширенные зрачки, взглянувшую на него по-доброму. Но и с затаённой опаской, как показалось ему. Она, как курица, оставшаяся без петуха, всегда была настороже за своих цыплят, детей, в чужой стране, так и не ставшей для неё родной, среди придворных ястребов… А кругом были всё те же – крикливые и пёстрые… И он, адмирал, с седой бородой, в чёрном камзоле, оказался как чёрный ворон в стае вот этих сизых голубей… Он догадывался, через что прошла Екатерина, сейчас грузная и неуклюжая…

Испытания для неё начались, когда её дядя, папа Климент VII[143], в миру Джулио Медичи, племянник Лоренцо Великолепного, привёз её в Марсель, чтобы выдать за принца Генриха, младшего сына короля Франциска I. Король рассчитывал этим жестом и щедростью получить обещанное папой приданое за невестой: Парму и Пьяченцу, а также склонить папу на то, чтобы взять под свой контроль Геную и Милан. Он, дядя Джулио, как называла его Екатерина, его внучатая племянница, опекал её после смерти её родителей: матери, которая умерла сразу после родов, и отца Лоренцо II Медичи, сифилитика, наградившего этим свою беременную супругу… И на свет появилась она, Екатерина, плод их болезненной любви… После ужасов разграбления Рима имперцами, солдатами Шарля Бурбона и мрачного германского рыцаря Георга Франдсберга, папа шатнулся в сторону французского короля, ища в союзе с ним защиту от императора Карла V. В то же время, по замыслу папы, род Медичи, торговцев в прошлом и банкиров, входил так в королевское семейство первого двора в Европе.

Но жених, оказалось, не пришёл в восторг от невесты… Екатерина, заметив его равнодушие к себе, смутилась, подавленная этим, и зажалась…

На другой день после свадебной церемонии, которая закончилось далеко за полночь, утром Екатерина сидела за столом, напротив неё Генрих, в комнате, где их оставили король, дядя Джулио и другие лица, присутствующие на торжестве. Мило беседуя о пустяках, но и стесняясь друг друга, впервые наедине, они не заметили, как пролетели остатки ночи.

Наступило утро. Середина октября. Бархатный сезон. За стенами дворца было тепло. Поднималась заря, зловеще бордовая, как будто предвещая им, молодой паре, какие-то невзгоды… А вот и первые лучи солнца полыхнули по окнам дворца…

И в этот момент дверь их комнаты внезапно распахнулась, и на пороге появился дядя Джулио: сухой, высокий, с костлявым вытянутым лицом, семейным признаком Медичи, на котором ярко выделялся длинный горбатый нос. Серьёзный и напряжённый, он беспокойным взором окинул комнату и их, молодых, сидящих за столом так, как их оставили накануне вечером придворные, король и он, дядя Джулио. По его лицу прошлась судорога растерянности и замешательства. Такое он, похоже, не ожидал увидеть.

Его большие бесцветные глаза остановились на ней стеклянным взором…