Фаустус и другие тексты

Приучая нас к нарождениям, ростки которых пробиваются в этих ментальных тылах, наводя наше внимание на те эмоции, восприятия, коих еще почти нет, то, что было предчувствием, предначертанием, смутностью, смещается в сторону очевидности. Сумрачная невнимательность к тому, что пускает ростки, становится явственной силой, удивлением, потрясением.

Удивление перерастает в освоение, расходится с самим собой, стирается и увядает в привычку и разочарование, что в тех же вещах уже не найти былых эмоций. Снова появляется детская летаргия, чувствительность возвращается к неуловимости; круг замыкается. Наш взгляд последовательно переходит от неуловимого и незаметного к уловимому и заметному, потом, по ступеням гаммы исчерпания и разочарования, возвращается к незаметному и ничтожному; он ведет себя как волна, с чередующимися подъемами и спадами.

Освоение может раскрыться уже обогащенным множеством былых разочарований, а крах разочарования – быть чреватым ростком потрясения; это наводит на мысль о кругах, по которым эти факторы постоянно следуют друг за другом. Каждый пройденный круг призывает к прохождению ему подобного, в то время как проходящий их, влекомый от невнимательности к невнимательности, от удивления к удивлению, от разочарования к разочарованию, после каждого круга становится сильнее. Его продвижение, таким образом, есть кольцевая, растущая совокупность, неуловимая настойчивость, и с каждым прохождением возрастают потрясение, освоение, отклонение.

Продвижение со своими подъемами и спадами следует по кругам, которые разворачиваются как наклонная спираль, то спускаясь в полумрак, то поднимаясь к явственности.

Оно никогда не возвращается к прошлому: любая попытка вновь обрести старую концептуальную форму или былой аспект эмоции оказывается ложью самому себе; каждая вещь только лишь раз поражает нас на более или менее длительное время удивлением; никакой ностальгии не вернуть ей эту способность.

Не нужно путать очевидное восприятие, явственное потрясение с сознанием и пониманием: неуловимость, вырастание к явственности, освоение, его исчерпание – всего лишь различные аспекты и степени эмоции, а не трансформация эмоциональной способности в умственную; именно поэтому подъемы не являются идеями и не более сознательны, чем спады. Просто-напросто имеет место сознание подъема и сознание спада, но не понимание того, чтó подъемы и спады претерпевает. И если на свет выходит сознание, оно непременно заглушит волнение, отодвинет сиюминутное смятение, которое умирает, становясь идеей, в осмысляемое прошлое.

Неуловимые фазы эмоциональных наклонностей разрастаются и, следовательно, подвижны; происходят их явственные и неистовые потрясения, и они тоже подвижны. Их освоение истощается и отклоняется: они все еще подвижны. Разочарования оседают в сторону неуловимого: они подвижны по-прежнему.

Позади и внутри слабого и непродуманного ростка пробивается удивление. Позади и внутри явственного и неистового удивления всходит освоение. Позади и внутри этого освоения угрожает отклонение. В отклонении пробивается росток.

Каждый из этих аспектов проявляется в творении в сопровождении других, в нем кроющихся, в переменной степени; росток, удивление или разочарование беспрестанно смещаются одно к другому: в ментальном чувствовании золотой век невосприимчивости путешествует вместе с классической эпохой эмоции. Творение становится психологическим наблюдением, которое позволяет описать свой образ зыбкому зданию ментальной интроспекции. Чтобы исполнить эту роль, оно не может не быть результатом, производимым нашим рассудком при столкновении с соответствующим ему объектом. Субъект, порождая свое истинное эхо, выдает его психологически точным и не рассматривает как эстетически прекрасное. Однако если обнаруживается психологически истинное, ему соответствует психологически прекрасное. В ментальном чувствовании то, что истинно, прекрасно; поскольку оно продвигается, оно живет.

Всякая вещь какое-то время, пока мы постигаем ее как таковую, целокупна; она утрачивает свою целокупность только потому, что мы утрачиваем способность к ее постижению. Первое, второе, энное никогда не понижается по ходу циклов само по себе, со временем убывает только значение, наш взгляд. Это сознание сужения и заставляет нас искать где-то еще то, что мы уже нашли ранее здесь. Изменение появляется как попытка продержаться на уровне того, что целокупно, как знак ослабления восприятия, каковое, осознавая свое истончение, не отказывается от целостности, знак того, что восприятие неспособно избежать эрозии, взывающий ко второму, к энному разу как к снова первому, уповая в нем на более определенную и неустанную потребность.