Задумывался ли кто-либо об иронии выражения «уверенная в себе мысль»? Уверенная в чем? Уверенная в четкости, с которой она производит или сцепляет от нее ускользающее; и вот ментальное, окружая свои эскапады хорошо рассчитанными законами, создает у себя впечатление, что лучше знает, чего хочет или что делает, как будто точность имеет какое-то отношение к знанию, тогда как она самое большее – знак надежды на его обретение, разве что материал, аксессуар понимания. Оно изобретает для себя то, что его успокаивает. Для одного
Искатель понимает с точностью, это понимание является составной частью ответов, которые он дает себе на вопросы, которые перед собой ставит; оно представляет собой согласие мыслителя со своей мыслью, удовлетворение, интеллектуальную и даже чувственную оценку, что с его мыслительным наслаждением все в полном порядке. Тот, кто в самом деле не захотел бы посчитать себя удовлетворенным, кто ни за что не захотел бы счесть, что достиг согласия между своим мышлением и чувствованием и самим собою, не смог бы понимать. Тот, кто в самом деле захотел бы рассматривать точность как ничтожную и незначительную материю, а глаз мысли всегда бессильным, никогда не сказал бы, что понимает, – или разве что в моменты ментального расстройства. Чтобы утверждать что-то, не следует ли знать, чтó именно ты утверждаешь?
Неведение о том, что происходит в голове, когда там, как полагают, возникает понимание, неведение о той вещи, которая переходит от затемнения к зримости, или о том, что внезапно вещи касается, в момент произнесения уничтожает фразу «Я понимаю». В ментальном смятении фабрикуется то, что его успокаивает.
Ментальные качества человека зависят от его способности к непониманию, у каждого своей и при этом способной выродиться в способность к пониманию, опять же свою у каждого индивида; всякое понимание или непонимание будет лишь вспышкой, сдерживаемой стрелкой внутреннего времени, колеблющейся в непрестанно меняющемся ритме рассудка с самим собой.
Вот почему смысл слова «понимать» настолько неуловим, настолько беспокойно переливчат; вот почему это слово опаснейше просто для одних, а для других все еще ничего не означает. Быть может, оно происходит из совершенного соотношения между думающим и тем, о чем он думает, из поглощения мыслимой вещи – и мыслителя в его мысли и в его соотношении с вещью, – только у лучших стесненного смущающими вопросами: «Какой психический элемент перешел от непонимания к пониманию? Что он претерпел при этом переходе? Почему он прозрел? Остался ли он прежним? Какого внутреннего времени ему это стоило? Что такое
Если мозг не отвечает, значит, он представляет собой универсальное бессилие. Такое периодически случается, но не с каждым. Просто вопрос характера, состояния, настроения… Он – сила, когда отвечает себе, когда забывает, что идея или рассуждение суть продукты воображения, соединения внутреннего времени и напряжения, что истина – не более чем пагубный ответ.
Истина – всего лишь идея. Ее доказывают, в нее верят, ее выводят из немыслимого небытия, чтобы приодеть жизнь рассудка, она исходит из ничего, из черноты, изнутри, она существует, как существует какая-нибудь фея или число. Не думаешь о ней – и она умирает; смотришь на нее – она живет. Как и другие, очень уязвима и идея бесконечности, бесконечность не существует. Все, что имеется, – состояния бесконечности, иллюзии познания, внутренние отпечатки идей, творения, заблуждения истины, времена, переходы, восприятия, каковые суть вещи, причем вещи, каковые состоят в том, чтобы их понимать, их воспринимать или полагать, что их воспринимаешь. Истина – не что иное, как мгновение ментального расстройства, замешательство, являющееся светом, к чему прилагается бесконечно варьируемый смысл слова. Истина появляется далее лишь как удовольствие от идеи, которая оборачивается мудростью. За словом
Бездонная греза для безумного сверхчеловека: думать, что понимаешь, понимать разум.
Четыре стихотворения