Фаустус и другие тексты

Но все чудеса, свершенные мною, не превращают меня в легенду: все говорят обо мне, на ухо передают на улицах мое имя, я – персонаж злободневный. Злободневность, по сути, мой главный враг, она слишком близка, чтобы ты стал легендой: повседневность не таит секрета. Чтобы стать легендой, нужно уйти в прошлое и потеряться из виду. Никто не становится мифом в свое время, и так же, как за бьющим сейчас часом стоит былая легенда начала, так и мы – это легенда, глубочайшая ночь грядущего. Прежде чем стать героем, коего заведомо не было, придется ждать, но однажды чем-то секретным стану и я.

Я счастлив при мысли о том, что лежит за пределами моих окруженных сумраком дней, я работаю над наступлением моего сумрака; слово «работаю» не слишком уместно; я наслаждаюсь, надеюсь, разжигаю собственный пыл, призываю его, его завлекаю и умоляю. Когда мне не дается его присутствие, остается лишь ностальгия, тоска по надежде на мрак. Если я смотрю на себя глазами грядущих веков, то оказываюсь персонажем сказаний, знаю снадобье, которое сближает любезные друг другу вещи, облака, в которых можно витать. Если я спускаюсь к себе в могилу, то погружаюсь в прошлое; по мере того, как я погружаюсь в прошлое, во мне растет нечто неведомое: я ухожу в праисторию. В глазах грядущих веков я становлюсь легендой и глубиной ночи.

И я обожаю неведомое во мне, когда меня завораживают произносимые фразы: я понимаю, что это не я сочетаю слова, а слова сочетаются во мне. Когда меня завораживают рисуемые мною образы, я понимаю, что не я сочетаю цвета, а цвета сочетаются во мне, и ничего не поделать с тем, что некоторые из них предпочитают соседствовать скорее с одним, нежели с другим. Они притягиваются друг к другу так, что я ничего не могу с этим поделать, и слюблялись бы, чего доброго, без меня, не люби я их слюбки. Это я сближаю любкие друг другу вещи.

Но если спросить меня, почему одна из них избирает другую, я отвечу: «Это я сближаю любкие друг другу вещи, но не мне знать, почему одна из них избирает другую. Они любятся у меня на глазах, но не у меня под контролем, я содержу в себе их нежность и тайну, целиком содержу в себе нечто неведомое. Те, что слюбятся сегодня, уже не будут любить друг друга завтра, мне любо, что они оставляют друг друга, пребывая скорее в сегодняшней любви, нежели во вчерашней. Я целиком содержу в себе переменчивое неведомое. Ты помнишь: „Всякую вещь обожаешь лишь раз“. Я содержу в себе доводы к изменению, которых рассудок не принимает: я целиком содержу в себе нечто неведомое».

Но нынешний день знаменует конец сего содержания. Пребудет лишь неведомое во мне, ибо стóит мне спуститься в могилу, как неведомое, медленно из меня исходя, обособится. Неведомое мне погрузится в неведомое, незримое мне – в незримое, мой сумрак – в сумрак, и все то, что я ношу или заключаю в себе сокрытого, я уведу в сокровенную вечность. То, что слепо, вернется в темень, все ученое вернется к свету и мое крохотное личное отсутствие вернется к грандиозности отсутствия анонимного.

Падайте, финальные росы, кровь неведомых возрастаний, ласка вечной ночи мифов, бальзам, сближающий любящиеся вещи, одеяние пажей неведения, населяющих неведанное.

Муаровый мируар миража мягкотелых мамаш,

Тысяча первая ночь невообразимой арабской сказки,

Бесповоротное совершенство и исчезновение.

Распевы славянских боянов, иудейских пророков или тибетских мертвых не могут высказать вам:

Мощь вещи, коей мало минимум минимума,

Мощь ничто, коему не чересчур миниморум.

Мощь миниморума.

Вот я и достиг обетованной земли, обетованной всем путешественникам по жизни, земли обетованной всем Фаустам, земли, что была мне обетованна:

Я – глубина цвета и душа мысли. Тот, кто не видит их с моей глубиной и моею душой, видит их не так, как я. Я один вижу с моей душой, ибо только у меня есть душа, я один такой, как я есть, один вижу так, как вижу, и тот, кто не во мне, не может видеть с моей душой, но каждый видит сообразно тому, чтó он есть, и никто не видит того, что вижу я, – если только не стал как я. Тогда и он скажет: «Я – глубина цвета и душа мысли, вот я и достиг обетованной земли».

Я – одиночество, и оно никогда ни с кем не общается. Поскольку я один могу быть тем, что я есмь, а самый совершенный способ познания – быть тем, чтó хочешь познать, никто меня в совершенстве не знает: ту свою часть, что неведома никому, я и зову одинокой. Если бы кто-то стал как я, он узнал бы, чтó я есмь, и был бы мною: он в свою очередь смог бы сказать: «Я – одиночество, и оно никогда ни с кем не общается, вот я и достиг обетованной земли».