Фаустус и другие тексты

Душа созерцает душу, глаз души внутри души видит душу.

Там знает глаз в душе, что сразу и обожание, и обожаемое.

Ночные города, закрытые ставни веки спящих домов, растет в вас башня и Вавилон, и под каждым веком бодрствует своя Ева и рассказывает историю начала.

Завещание доктора Фаустуса

Если я подчас колебался, писать ли, то дело в том, что я надеялся оповестить в скором времени об открытии нескольких фундаментальных чудес, отменяющих все остальные, словно в предвидении оптимистических мгновений, когда совершается худшая по отношению к самому себе ошибка, – мгновений, когда веришь в то, что делаешь.

Эти мгновения… что за целительные ослепления – верить в то, что делаешь: именно благодаря этим мгновениям возможно столько творений. Сколь смехотворное ослепление, как и вера, коли столько убеждений противоречивы: один верит, другой верит в противоположное, третий тоже верит, но в противоположное первым двум!

Если вглядеться во всех этих упрямо ограниченных собой фанатиков, если знать, что в свой час каждый – такой же фанатик, как и все прочие, если знать, что каждый прав и все против друг друга, если знать, что все заблуждаются, потому что их слишком много для правоты, если знать, что сделать что-то можно, только поступая как они: обманывая себя слишком большой убежденностью, мне показалось, что удел поэтов, музыкантов, философов, художников и всех призванных в действиях к крайностям, чтобы оставить по себе мало-мальски значимые следы, обязывает их по доброй воле встать в ряд непроизвольных безумцев, которые из фанатизма ограничиваются заблуждением.

Так родились каталог, библиотека, универсальный музей заблуждений гордыни.

Музыкантом, я разрывался между наваждением развития темы – я ощущал ценность ожиданий, элементов, заставлявших себя желать, и надежд, никогда не утоляемых с появлением их предмета, – и сосредоточенностью на ничтожных частицах времени. Я изобретал звуки, одни из них продвигались, другие остепенялись или впадали в спячку, какие-то ставили постоянно возвращающиеся вопросы.

Философом, я столько размышлял, что дошел до мысли о природе мысли, также я мыслил и о своей мысли: моя мысль наблюдала, как мыслит, я размышлял, что мышление состоит в наблюдении за действием своей мысли, за своей мыслящей мыслью, в осмыслении своей мыслящей мысли. А если были и такие, кто осмыслял свою немыслящую мысль? Я хотел осмыслить пустоту мыслей – своего рода отрицательную бесконечность.

Но теперь, когда я написал все это черным по белому, к чему здесь, схоронившись в книге у книготорговца по соседству с чашками чая, приготовленного для друзей или подруг, музыка, требующая ответов, которые никогда не придут, и мысли об отрицательной бесконечности?

Бесконечность дремлет в уголке, как и ответы.

Художником, я с упорством алхимически претворял пространство и цвет. Я искал и в конце концов нашел цвет безмерного пространства! Оно черно, потому что в третьем измерении досягаемость взгляда не ограничена, только если он встречает перед собой одно лишь абсолютное отсутствие всего и вся – и это отсутствие черно. Я столько анализировал пространство, что вплотную подошел к тому, чтобы его уничтожить, потому что слишком любил, слишком в нем разобрался, слишком понял. Я искал тогда поэзию в отсутствии пространства; говорите уже не о цветах безмерных пространств, а о цветах их похоронного марша! Но эти цвета сами по себе были настолько отягчены поэзией, что вновь подвели меня вплотную к безмерным пространствам, но кто скажет, не субъективно ли, по сути, бесконечное пространство цвета в себе? Не сама ли здесь суть субъективности? Глубина не цвета, а глубина во мне.

И что же делает тогда у торговца картинами, рядом с чашками чая, приготовленного для друзей или подруг, цвет бесконечности? Бесконечность дремлет в уголке, как и все остальные.

И когда говорят о работах, отпрысках высокой или далекой мысли, то чтобы сказать: «Эта бесконечность стоит X франков, а эта Y франков», ибо бесконечность нынче соизмеряется… с качеством бумаги, с размером картины.

Но я не был ни единственным мыслителем, мыслящим свою мысль, ни единственным творцом цвета бесконечности: когда я, творец, обнимающий всеобщую историю совокупным взглядом, думаю о других творцах… Когда я, гений, обнимающий всеобщую историю целокупным взглядом, думаю о других гениях… Когда я, сверхчеловек, думаю о других сверхлюдях… Когда я, Фауст, встречаю себе подобного и мессию-предтечу себе под стать, сколь тяжек груз моей банальности! И смехотворен банальности их!

Людовик XI, Людовик XII, Людовик XIII, Людовик XIV… им, чтобы не перепутать, нужно дать номер. Сколько же в мире книг, стихотворений, картин, шедевров, абсолютно несравнимых, исключительных, но выстроенных в ряд, классифицированных, пронумерованных, все эти мириады работ, не знающих себе двойника!