Фаустус и другие тексты

Если бы слово «камень» определяло тот камень, что находится у меня под ногой, этому камню не обязательно было бы быть, но камень у меня под ногой не определить, если захочешь знать его определение, взвесь этот камень. Для того, кто не взвешивал камень, для того, кто не спотыкался о него, слово «камень» не имеет веса и не звучит жестко.

Если бы слово «земля» определяло ту землю, что находится под камнем, этой земле не обязательно было бы быть, но землю под камнем не определить, если захочешь знать землю, рой землю. Для того, кто не рыл землю, слово «земля» не имеет веса и не звучит жестко.

Если бы слово «пустота» определяло ту пустоту, что находится под землей, этой пустоте не обязательно было бы быть, но пустота под землей неопределима, если захочешь знать эту пустоту, взбаламуть пустоту. Для того, кто не баламутил эту пустоту, слово «пустота» не более чем звук и не звучит полым.

Но в мое время, в начале, не было камня, не было земли, не было пустоты вокруг земли, никогда моя нога не спотыкалась о камень, рука не рыла землю, руки не баламутили пустоту, так можно ли сказать, что в мое время были слова? Слова были всего лишь шумами, звучностями без смысла: имена не были именами вещей.

«Слово» не означало «слово». «Мыслить» не означало «мыслить», а было чистыми, лишенными мысли звуками. Титания было не именем королевы фей, а чьим-то именем; именем, которому не обязательно было накладываться на сказочную фигуру, чтобы быть фееричным. И цветам не было нужды в именах, чтобы быть цветами, и имена, которые еще не были именем цветов, чистые звучности, распространяли аромат, который не издавали цветы… Но что я сказала? Цветам не было нужды в именах? В мое время цветов не было.

Пение соловья могло бы означать: «утро». Ласка зефиров могла бы означать: «путешествие», но, в мое время, что такое было утро, что такое путешествие? Не были ли слова чистыми звуками, коли в мое время не было шума? Что это за слова, которые не могли ничего сказать, и можно ли было произнести их без шума?

Формы слов не соответствовали шумам, слова не произносились, как же тогда писались слова без шума? Письмо было своего рода формой, которую не мог произнести голос: безмолвной формой.

Но в мое время не было формы, и Титания, чье-то имя, даже не было безмолвной формой. Слова были без формы, без шума, без мысли: слова уже не были ничем.

Безымянные объекты, бесшумные выражения составляли славу бессмысленного головокружения, мощнейшие силы без усилий переходили в отсутствие без какого-то прошлого речей и идей. То, что было почувствовано, оставалось абсолютно непередаваемым, но с тех пор, как вещи могут быть сказаны, они уже не абсолютно несказанны, и сказание не говорит более ни слова…

Сегодня я, обернувшись к солнцу, называю его полуднем, но в мое время не было солнца. То, что задает ритм времени, не проходило в пространстве – и точно так же невозможно было сказать, где расположен первый, либо второй, век, ибо:

В мое время не было дня, не было месяца, не было века или всех тех порций, что образуют цезуры и каждая новая из которых несет очередное число. Векам не было счета.

Точно так же я говорю, что невозможно было определить, где находится первый век, невозможно было сказать, где находится полдень; не было ни севера, ни юга, ни того, что наверху, ни того, что внизу: если я вытягивала руки, справа от меня не было запада: пространство было без имени, восток был повсюду и никто не мог бы сказать, что обитает под небом. Меры пространства не задавали мер времени, отсюда родились бесконечные числа и доказуемые множественности, ибо в мое время ничто не было доказано и движение небесного свода не порождало длиннóты столетий, в мое время не было никакого движения: в вечном отсутствии севера не проходила застылость.

Многие говорят, что не знают, куда идут, некоторые утверждают, что не ведают, где пребывают, и даже не понимали, чем были, что они сами себе незнакомы, даже вряд ли присущи. Они говорят, что в каждый миг ты умираешь для всего, что больше никогда не вернется. Пройти, для них, – это слегка и закончить, так что прошедшие вещи мечены в настоящий момент загадкой: проходит как раз загадка, мимолетное, ставшее нематериальным, и чем большее убегает, тем летучее субстанция, тем неуловимее секрет.

И чем глубже прошедшее мгновение погружается в прошлое, тем более приближается к началу, тем сильнее смыкается с загадкой.

Но в мое время какое могло вернуться прошлое? Не бывало вчера. После того, как ничто не произошло, что могло бы вернуться? И раз ничего не происходило, не бывало завтра.

Не бывало завтра.

В вечном отсутствии севера не проходила застылость.

Векá не имели числá, ни одно слово не называло свершившееся мгновение, ни одна безмолвная форма.

Я еще не дала себе быть, и никто еще не сказал: «В начале было забвение».

И Фауст едва ли знал, что:

Там суть голосá, не присущие никоему сущему

И звучит музыка начала, ставшая началом музыки.

Пространство служит для звуков формою тишины.

Тишина для цветов форма черного

Чурбан становится спящим львом

Душа мысли зрит душу мысли