Фарт

— И кто его знает, на что он намекает… Вызывают в штаб, как арестанта. С вещами, говорят. Ты ничего тут не подстроил? — спросил он Кутового.

Военком не ответил. Он вдруг привычно заинтересовался своими ногтями и то приближал руку, то отдалял ее.

— Одуванчик, туш! — скомандовал начальник штаба Денисов лейтенанту Шефферу.

Ему не понадобилось объяснение военкома. Люди, воюющие бок о бок долгие месяцы подряд, привыкли понимать друг друга с полуслова. Молчание Кутового и его хотя и привычный, но внезапный интерес к ногтям служили достаточным ответом на вопрос Люся. Лейтенант Шеффер сделал серьезное лицо и с готовностью отбросил «Сестру Керри». Затем он поджал по-турецки босые ноги, откусил кусок блинчика с яблочным повидлом, которые подал на стол повар Житихин, быстро прожевал, проглотил и, тряхнув пышной шевелюрой, за которую капитан Денисов прозвал его «Одуванчиком», грянул туш; прикрывая губы пальцами, измазанными в повидле, он ловко вплетал в мотив завывания саксофона.

— Значит, едешь? — невозмутимо спросил Кутовой, покончив с осмотром маникюра. — Ну, поздравляю. Смотри же, как уговорились, без бочонка пива не приезжай…

— Подстроил? — закричал Люсь, и его лицо задергалось от волнения.

— Послушай, Иван Иванович, посуди сам: рисковать ранением в собственной землянке… Съездишь, проветришься, сына поглядишь. Ни полк, ни война, ни фашистский самолет, который ты собираешься сбить из ручного оружия, — ничто от тебя не уйдет. Хватит на твою долю. А мне за хлопоты — бочонок пива. Есть расчет.

— Ах ты, черт ласковый! — сказал Люсь, с силой размахнулся кулаком, но приставил его нежно ко лбу военкома и осторожно постучал, точно проверял его прочность.

3. КОЧЕВНИКИ

Тракториста Соловьева ранило осколком двухсотдесятимиллиметрового снаряда, когда кочующая пушка снималась с огневых позиций. Тракторист не покинул своего места, не подал виду, что с ним случилась беда. Орудийный расчет ушел вперед, как обычно, и только на исходных позициях товарищи узнали о ранении Соловьева. Ослабев от потери крови, он не сумел самостоятельно выйти из кабины.

— Сашка, — позвал он Чепеля, своего дружка, водителя второй машины, — фриц, кажись, испортил мне карбюратор.

Чепель счищал прутиком грязь с сапога. Как всякое дело, он и это совершал спокойно и неторопливо.

— Не валяй ваньку, — отозвался он, не поднимая головы.

— Сашка, — снова сказал Соловьев, — честное слово…

Чепель взглянул на товарища, увидел его побледневшее, осунувшееся лицо и бросил прутик. Все же он еще не двигался. Он сказал сперва:

— Да ты врешь, Соловей?

Раненый попытался вылезти из кабины. Тогда Чепель испугался и побежал к нему.

— Не может быть!.. — заговорил он, удивляясь тому, что чувствует теплую кровь товарища на ладонях. — Ты смотри, я думал, мимо… За шею хватай, держись за шею. Чего же ты сразу не сказал? Вот черт…

Он вынес Соловьева из кабины и положил подле тракторной гусеницы на молодую весеннюю траву. Пока санитар перевязывал рану, Соловьев отдавал Чепелю последние распоряжения. Он просил ничего не писать жене, — напишет, мол, сам из госпиталя; приказывал следить за трактором и за тем, как будет обращаться с ним новый водитель, и чтобы берегли «старушку» — так называли в дивизионе орудие, самое старое орудие в полку, и что из госпиталя он обязательно вернется в родной полк.

Вокруг Соловьева стояли товарищи, и командир батареи лейтенант Терентьев все приговаривал:

— Ладно, можешь не волноваться.

Чепель слушал Соловьева молча, потому что не знал слов, которые можно было сказать в утешение.

Исходные позиции кочующей батареи, из состава которой работала сейчас одна пушка, находились в лесу, пострадавшем от артиллерийского обстрела. Могучие, потемневшие от возраста березы, изломанные, как спички, завалы из мачтовых сосен и елей толщиной в человеческий обхват окружали становище кочевников. Величественные вершины в беспорядке лежали на земле. Изуродованные стволы торчали то здесь, то там, точно исполинская нога прошагала по их кронам. По причудливо обломанным, расщепленным стволам можно было в лесу проследить траекторию снаряда.

Печальная картина посеченного, иззубренного леса на Егора Кадушкина не произвела особенного впечатления. На мощную дальнобойную пушку, которую предстояло ему возить, он также не обратил внимания. Он подошел к трактору, оглядел его, приподнял капот, пощупал что-то и сказал:

— Машина подходящая, работать можно.

Чепель недовольно следил за ним.

— Токарь ты по обточке французских булок, — сказал он, оглядывая нескладную, будто все еще штатскую фигуру Кадушкина. — Тебя, думаешь, пахать прислали?

— Пахать или сеять — разницы не составляет, — ответил Кадушкин. — Как ни клади — трактор. Такие имеются и в нашей эмтээс.

— Деревня! — сказал Чепель. — Что ты понимаешь? Эх-х!