Фарт

— Завтра, товарищ батальонный комиссар. Завтра обязательно, — отвечал экспедитор и улыбался. Как бы он хотел, чтобы привезенные письма были теми самыми, которых ждут.

Все с нетерпением ждали писем. Не ждал ничего только командир полка майор Люсь, потому что ему не от кого было получать письма. В полку было известно, что жена майора погибла во время бомбежки под Смоленском в первые дни войны. Маленький сын его жил с теткой где-то в Чувашии. Писала тетка редко, и Люсь привык жить без почты. Каждый раз, когда приезжал Осипцов, майор уходил из штабной землянки и старался вернуться попозже, когда письма будут прочтены, попрятаны или сожжены в железной печурке.

По ночам майор Люсь метался на лежанке. Он вскидывал руки, толкал спящего военкома и кричал во сне:

— Не подпускай! Не подпускай! Заходи справа! — Он приподнимался, скрипел зубами, потом поворачивался на бок и продолжал спать.

Однажды утром военком сказал майору:

— Иван Иванович, опять ты воевал всю ночь. Как ни вертись, а нужно тебе проветриться.

— Стрелять по ночам еще не начал? Значит, время терпит, — ответил майор.

— Ну спасибо, — сказал военком. — Ждать, пока меня продырявят в собственной землянке?

— Дорогой товарищ, а что же делать? Война!

Люсь произнес это таким тоном, точно совершил открытие. Но его замечание на военкома не подействовало. Военком сказал:

— Кадровик ты или нет? А если ты кадровик, так должен уметь воевать. Как плотник умеет дом строить. Куда ты годишься с такими нервами.

— Ладно, не серчай. Разговор очень милый, но командирам полков не дают отпуска во время военных действий. Завтра тебе прикажут передвинуться на левый фланг, а ты пойдешь докладывать начарту, что командир где-то проветривается?

— Что с тобой говорить, — сказал военком, — получишь увольнительную на десять суток — и катай в Чувашию.

— Ох и быстрый ты на решения, ой-ой! — сказал Люсь.

Он натянул сапоги и накинул на плечи старый китель, сохранившийся с давних времен, когда Люсь служил в кавалерийском полку в Закавказье. Сколько лет прошло с тех пор, а Люсь по-прежнему был сухопар, жилист, и старый китель сидел на нем точно литой. Горбясь под низким потолком землянки, Люсь пошел к выходу. Через секунду его хозяйский голос загремел наверху, над четырьмя сосновыми накатами.

Военком Кутовой посидел, покачиваясь, на лежанке, покрытой бараньей полостью, погладил себя по коротко стриженной голове, провел ладонью по дряблым белым щекам, оглядел ногти на руке и потянулся к телефону…

Минут через пять он нашел майора в штабном автобусе. Эта машина многое испытала на своем веку. Над шоферской кабиной сохранился небольшой указатель, и на его разбитом стекле все еще можно было разобрать: «Дорохово — Ст. Руза». Маршрут автобуса в мирные времена. Однако автобус был отбит у немцев бойцами Люся в сентябре прошлого года, еще под Ярцевом. Значит, судьба автобуса сложилась так: сперва он был мобилизован в Красную Армию, затем попал в плен к немцам и вновь, исцарапанный пулями, помятый осколками мин, вернулся в руки советского шофера.

С начальником штаба капитаном Денисовым и его помощником по оперативной части Люсь сидел над картой, разостланной на складном столе. Капитан Денисов славился в полку щегольством — фуражку и сапоги он заказывал в военторговской мастерской и много раз ездил на примерку. Сейчас фуражку он снял, положил рядом с собой, и голова его сверкала, набриолиненная. Не отрываясь от карты, майор буркнул Кутовому: «Давай садись!» — и продолжал что-то отчеркивать красным карандашом.

— Что-нибудь новенькое? — спросил Кутовой.

— Перегруппировывается семнадцатая эсде, и мы приняли решение дать Терентьеву новый район для кочевья.

— Мирные времена, — сказал военком и значительно поглядел на майора. — Послушай, Иван Иванович, лучшего времени не дождешься. Кончится апрель — начнутся горячие денечки.

Майор Люсь не ответил. Кутовой положил руку на его плечо и сказал снова:

— Когда ты начнешь стрелять по ночам, будет поздно. Нужно сделать так, чтобы ты не начал стрелять по ночам. Сейчас есть такая возможность, и никто не знает, когда она повторится. Ведь ни на один день ты не выходил из строя, даже после контузии в январе.

— Чего ты хочешь, Андрей Петрович? Чего ты хочешь, объясни мне? — спросил с горечью Люсь и ладонью пришлепнул на карте свой карандаш.

В январе майора Люся контузило в боях под деревней Овсянниково. Тяжелый немецкий снаряд разорвался в тридцати шагах от него. Люсь упал в снег, сухие ветки засыпали его. Он сумел подняться без посторонней помощи, в санчасть идти отказался и только ночью все скрипел зубами и вздыхал, и на следующее утро товарищи заметили, что у него подергиваются веко и губы с правой стороны. В минуты волнения подергивания эти усиливались, и лицо майора становилось асимметричным, а при улыбке приобретало какое-то зверское выражение. Сам о себе он сказал: «Ты подумай, какая рожа! Чем не чеченец из лермонтовских повестей?» И все же Люсь не желал обращаться к врачам.

Он никогда не говорил о гибели жены, никогда не жаловался на свое горе.