Фараон

– Послушай меня, господин мой, – сказала, утирая слезы, Кама, – и осуди, если я того заслужила. Саргон хочет сделать меня своей женой, своей первой женой. По нашим законам жрица в особо исключительных случаях может выйти замуж, но только за человека царской крови. А Саргон – родственник царя Ассара.

– И ты выйдешь за него замуж?

– Если Высший совет жрецов Тира прикажет мне, я не посмею ослушаться, – ответила она, снова заливаясь слезами.

– А какое дело этому Совету до Саргона? – спросил наследник.

– Говорят, – ответила она, вздыхая, – что ассирийцы собираются захватить Финикию, и Саргон будет ее наместником.

– Ты с ума сошла! – вскричал Рамсес.

– Я говорю то, что мне известно. В нашем храме уже второй раз начинаются молебствия об отвращении беды от Финикии. В первый раз мы совершали их еще до твоего прибытия к нам, господин мой.

– А сейчас почему?

– Потому что на этих днях прибыл в Египет халдейский жрец Издубар с письмами, в которых царь Ассар назначает Саргона своим послом и уполномочивает его заключить с вами договор о захвате Финикии.

– Но ведь я… – перебил ее наместник.

Он хотел сказать: «ничего не знаю», но запнулся и ответил, смеясь:

– Кама, клянусь тебе честью моего отца, что, пока я жив, Ассирия не захватит Финикии. Довольно с тебя?

– О господин мой! Господин! – воскликнула она, падая к его ногам.

– И теперь ты не выйдешь замуж за этого дикаря?

– О! – вздрогнула она. – И ты еще спрашиваешь?

– И будешь моей? – прошептал Рамсес.

– Значит, ты желаешь мне смерти? – воскликнула Кама с ужасом. – Что ж… если ты этого хочешь, я готова.

– Я хочу, чтобы ты жила, – продолжал он страстно, – чтобы ты жила и принадлежала мне…

– Это невозможно.

– А Высший совет жрецов Тира?

– Он может только выдать меня замуж.

– Но ведь ты войдешь в мой дом…

– Если я войду туда, не будучи твоей женой, то умру. Но я готова… даже к тому, чтобы не увидеть завтрашнего солнца.

– Успокойся, – ответил наследник серьезным тоном, – кто обрел мою милость, тому никто не может повредить.

Кама снова опустилась перед ним на колени.

– Как же это может быть? – спросила она, складывая ладони.

Рамсес был так возбужден, настолько забыл о своем положении и обязанностях, что готов был пообещать жрице жениться на ней. Удержал его от этого шага не рассудок, а какой-то слепой инстинкт.

– Как это может быть? Как это может быть? – шептала Кама, пожирая его глазами и целуя его ноги.

Он поднял Каму, посадил поодаль от себя и сказал, улыбаясь:

– Ты спрашиваешь, как это может быть?… Сейчас я тебе объясню. Последним моим учителем был один старый жрец, знавший наизусть множество странных историй из жизни богов, царей, жрецов, даже низших чиновников и крестьян. Старик этот, славившийся своим благочестием и чудесами, не знаю почему, не любил женщин и даже боялся их. Он вечно твердил об их коварстве и однажды, чтобы доказать всю силу женской власти над мужской половиной человеческого рода, рассказал мне такую историю:

«Молодой писец, бедняк, у которого не было в мешке ни одного медного дебена, а только ячменная лепешка, в поисках заработка отправился из Фив в Нижний Египет. Ему говорили, что в этой части государства живут самые богатые купцы и господа и, если только ему повезет, он может получить должность, которая обогатит его.

Вот идет он по берегу Нила (заплатить за место на судне ему было нечем) и думает: «Как легкомысленны люди, которые, получив в наследство от родителей один золотой талант, или два, или даже десять, вместо того чтобы приумножить богатство торговлей или отдавая деньги в рост, растрачивают его неизвестно на что. Если бы у меня была драхма… Нет, драхмы мало. Если бы у меня был талант или, еще лучше, несколько полосок земли, я из года в год копил бы деньги и под конец жизни стал бы богат, как самый богатый номарх.

Но что поделаешь, – думал он, вздыхая, – боги, очевидно, покровительствуют только дуракам. А я преисполнен мудрости от парика до босых пят. Если же меня и можно обвинить в глупости, то разве только в том отношении, что я не сумел бы растратить свое состояние и даже не знал бы, как приступить к совершению такого безбожного поступка».

Рассуждая так, бедный писец проходил мимо мазанки, перед которой сидел какой-то человек. Был он не молодой и не старый, но взгляд его проникал в самую глубь сердца. Писец, мудрый, как аист, сразу сообразил, что это, наверное, какой-нибудь бог, и, поклонившись, сказал:

– Привет тебе, почтенный владелец этого прекрасного дома. Как жаль, что у меня нет ни вина, ни мяса, чтобы поделиться с тобой в знак моего уважения к тебе и в доказательство того, что все мое имущество принадлежит тебе.

Амону – а это был он в образе человека – понравились приветливые слова молодого писца. Он посмотрел на него и спросил:

– О чем ты думал, когда шел сюда? Я вижу мудрость на твоем челе, а я принадлежу к числу тех, кто, как куропатка зерна пшеницы, собирает слова мудрости.

Писец вздохнул.

– Я думал, – сказал он, – о моей нужде и о тех легкомысленных богачах, которые неизвестно на что и как проматывают свое состояние.