Фантомный бес

— Не надо! Я дружил с Гамовым. Дружил с Ландау. В юности, в Копенгагене, это был самый близкий мне человек. Увы, я многое знаю. Первого из страны вытурили. Второго сунули в тюрьму и чуть там не прикончили. Он сам мне потом рассказывал. Шепотом. Все еще боялся. Зато скольких у вас действительно убили. И это был непрерывный процесс. Кровавое колесо. У вас было немало настоящих гениев. Где они? Что осталось? Скажите мне, где Матвей Бронштейн? Где Николай Вавилов? Где Эрвин Бауэр? Где экономист Кондратьев? Продолжать?

— Не надо. Я тоже это знаю.

— А! Вы это знали. И молчали.

— Не будь у нас бомбы, история могла бы пойти другим путем, вероятно, более агрессивным.

— Вы уверены?

— Между прочим, — Харитон рассеянно смотрел вдаль, — ваш друг Ландау… А я, кстати, тоже знал его неплохо… Так вот, Лева говорил, да еще со смехом, что больших войн больше не будет. И добились этого физики. Они сделали войну бессмысленной.

— Ну да, для разумных людей. А вы можете поручиться, что все люди разумны?

— Надеюсь, большинство таковы.

— А если эти штуковины попадут в руки меньшинства? Дикого, необузданного, даже собственной смерти не боящегося. Что тогда?

— Это вопрос социальный. Государства, правительства, они обязаны контролировать это.

— Государства! Ваше ведь развалилось. Скажете теперь, что у вас фантомная боль по этому жуткому прошлому? И срочно нужен новый диктатор?

Харитон удивленно раскрыл глаза.

— А я вам скажу: никакая это не боль. Тут лучше сказать — фантомный бес. Вы решили, что избавились от него. Не рано ли вы сделали такой вывод? Ведь вы готовы молиться, чтобы он вернулся. И это не та молитва, о которой нам только что толковал папа. Совсем не та. Да ведь неизвестно, куда этот ваш новый бес повернет. Вот скажем, демократии не открывают войн. А возьмите усатых тиранов середины века. Кстати, кто был страшнее, тихий ваш или крикливый Гитлер? Кто в итоге убил больше?

— Не говорите так.

— Отчего же? Попади вашему бомба в руки первому, он бы нас пожалел? Тут же бы кинул. С радостью.

— Откуда вы это взяли?

— Ага, вы этого человеколюбивого дядю не знаете? Очень мило. Сколько ваш дядя Джо уложил друзей, родных, даже верных своих товарищей? Вы не считали? Вы наивный? Слепой? Глухой? А кто уничтожил миллионы в собственной стране? Да и по всему свету. Дорога к вашему коммунизму устлана бесконечными трупами. Хорошенькое дело. А кто вашего отца, смелого и честного журналиста, убил?

— Что? — вздрогнул Харитон. — Откуда вы это взяли? Впрочем, я не хочу об это говорить. Не хочу.

— Вот именно. Всю жизнь вы молчали. От скромности? От робости? От позорной трусости? От навязанного вам лжепатриотизма? Это вам самому решать, отчего.

— Позвольте в этом мне разобраться. — Харитон плотно сжал губы.

— Разбирайтесь. Но выходит так, мой далекий русский друг, что вы безропотно служили Сатане. Я имею в виду далеко не только усатого дядю Джо. И даже не кучу его партийных приспешников, негодяй на негодяе. А весь ваш сатанинский режим. Это он в конечном итоге убил и вашего родителя. Он уничтожил сотни, если не тысячи, самых светлых умов человечества. Это он обрек на смерть сотни миллионов. А оставшимся исковеркал мозги. Триста миллионов безмозглых! Славно, да? А вы безропотно служили этому бесчеловечному режиму. Еще подсовывали ему фитиль, дабы он мог, при желании, поджечь планету.

Харитон посмотрел на своего оппонента с ужасом.

— А теперь эти фитили расползаются, и вам этого не остановить. Хотя я уверен, что Россия в первую очередь должна стать безъядерной страной. Русским нельзя оставлять такую штуку. Они слишком горячи и безответственны. Или безразличны. Что еще хуже.

— Ага. А китайцам можно?

— И китайцам нельзя. И Пакистану этому. И всяким прочим. Если уж такая напасть появилась, то только высоко развитая, ответственная демократия…

— Вы так верите в безоблачность своей демократии? — усмехнулся Харитон.

— По совести сказать, не до конца. И нынешний президент не в моем вкусе. И вся шайка в Белом доме… Поэтому смертного греха немыслимой тяжести с себя самого не снимаю. Увы. «Плодов с древа познания не ешь, ибо смертию умрешь».

— Зачем вы приехали к папе? — осторожно спросил Харитон. — Исповедоваться? Прощения просить? Я что-то этого не услышал.

— Да нет. Поздно чего-то просить. Просто папа нынешний — само обаяние. Пообщаться с ним — да кто ж откажется? Но мне думается, вопрос зарыт глубже. Вот мы все… Сами себя понимаем? Как? Для чего? Зачем? Эйнштейн себя корил. Силард места найти не мог. А я, дурак такой, радовался, что соображаю, что умею… Откуда эта радость идиота? До сей поры не знаю.

— Ну да, — сказал Харитон. — Вот и я не знаю.

— Скажите же, — вдруг напористо спросил Теллер. — Так прикончит себя человечество или нет? Или оставим этот вопрос веку будущему?

— Не знаю, — упрямо повторил Харитон.

— Вот придет у вас к власти какой-нибудь мрачный безумец. У вас по-другому, как я вижу, не бывает. И начнет бормотать про радиоактивный пепел. И будет ему умирать одному грустно и скучно. И возьмет он и шандарахнет по кнопке!