Фантомный бес

Шамиль Гумеров, коллега по сектору и друг Олега, был удивительный человек. Он знал все. Да и понимал почти все. Философ, историк и религиовед по образованию, он был влюблен в русский девятнадцатый век и почти без остатка растворился в нем. Нередко рассказывал забавные, малоизвестные истории. Скажем, привел случай императора Николая Павловича в заштатный городок Чембар. Чиновники начистили мундиры, натерли пуговицы и, выпятив грудь, выстроились в зале городского собрания. Вошел император и сказал: «Да я их всех знаю. Я их уже видел». — «Где, государь?» — удивленно спросил адъютант. «В “Ревизоре” Гоголя», — отвечал с улыбкой император. Другой случай, уже ближе к концу века, произошел в городе Борисове. Бешеная собака покусала семнадцать человек мещанского сословия. Десятерых кое-как вылечили на месте, а семеро тяжелых за казенный счет направили в Париж, в клинику Шарко. «И знаете, кто распорядился выделить на это деньги? — спрашивал Шамиль и победно отвечал: — Обер-прокурор Синода Константин Победоносцев!» А нам все врут, все врут про ту Россию…

— Я почему о Фатимском чуде вспомнил, — сообщил Шамиль. — Семьдесят лет прошло. Через два года очередная точка двенадцатилетнего цикла. Не пора ли вновь нам всерьез задуматься? Ведь Россия вновь на перепутье. Какой волшебный взлет духовной культуры обещала она век назад. И нате вам!

Октябрь серебристо-ореховый.

Блеск заморозков оловянный.

Осенние сумерки Чехова,

Чайковского и Левитана.

Ты ведь помнишь, Пастернак назвал это — «Зима приближается».

— Да. Чудесные строки.

— Не только чудесные. Они грустные и пророческие. Необъяснимо обаяние русской культуры. Но все это вновь подвисло. Сумерки! Ты не замечал, что Чехов не столько любит людей, сколько их презирает.

— В произведениях возможно. Но в жизни… Больницы строил, на Сахалин ссыльных проведать поехал.

— А это в качестве компенсации. Чтобы презрение и страх заглушить.

— Страх чего?

— А вот приближения зимы? Что за зима? О чем догадывался Чехов? О пустоте человека? Небо в алмазах? Ерунда. А сегодня весь мир смотрит на нас и недоумевает. Он не понимает. Вопрос: способны ли мы понять самих себя?

— Согласен, это вопрос.

— Но во всем этом есть один забавный разворот. Для квасного патриота все эти необычные факты и совпадения — отрада. Они подтверждают его уверенность в том, что Россия — главный будоражащий фактор в мире. У нас ведь это почти религия.

— Самое удивительное, — сказал Олег, — что этому чувству я и сам пусть слегка, пусть временами, но подвержен.

Гумеров был нестандартным человеком, и из Института его потихоньку выперли. Он горевать не стал и уехал в Сергиев Посад. Его пригласили в Духовную академию читать лекции по истории Православия. А через год рукоположили в священники. И стал уроженец Башкирии Шамиль отцом Афанасием. Тихим, кротким и беспредельно глубоким. Иной раз проводил он службы в одном восстановленном храме. Завада их несколько раз посещал. Слушал долгие акафисты, пение.

— И все-таки катакомбную церковь я уважаю больше, — шепнул ему однажды отец Афанасий. — Эти попы вокруг уважения не больно-то заслуживают. И церковь нашу тянут не туда. Увы.

— Как же с этим быть?

— Мое личное решение простое — уйду в глухой затвор. В какой-нибудь дальний монастырь.

— И?

— Обо мне не волнуйся. Я знаю, чем себя занять. И запомни, Олег: тебя поминать в своих молитвах я не перестаю.

— Спасибо, — сказал Олег.

Художник и киноактер (отставка «Ядерной зиме»)

В Праге, на почти случайной встрече, художник Виктор Пивоваров сказал:

— Михал Сергеич, друг дорогой, я ведь часть твоих картин сохранил. Давай устроим выставку!

— Не, Витя, ты это брось. Не время!

— Эх, жаль. Хорошие работы. Да тебе Татлин с Тышлером позавидуют.

— Кончай, Витя, треп. Сейчас на моей шее такие дела висят, потяжеле всего иного будут.

В ХХ веке несколько раз судьба планеты оказывалась в руках всего лишь двоих людей.

В 1953 году к этому катилось, да не случилось. Обстоятельства будто бы шли к тому, чтобы заставить Сталина и Эйзенхауэра разыграть эту карту. Но коммунистический вождь, который был зачинщиком и спешно к этой игре готовился, внезапно покинул сей мир. И термоядерный спор затих, не успев начаться.

Второй раз подобное возникло через десять почти лет. Карибский кризис. Жизнь землян оказалась в руках Никиты Хрущева и Джона Кеннеди. Американский президент предъявил ультиматум: «Уберите ракеты с Кубы!» Коммунистически вождь, тайно их туда доставивший, для порядка что-то нервно выкрикнул о несгибаемости социализма, но ракеты убрал. Одни говорили: проявил мудрость. Другие насмешливо цедили: струсил. До сей поры неясно, какое мнение ближе к истине. Сыграло роль то обстоятельство, что толстяк Хрущев был жизнелюб. Впрочем, американцы помогли сохранить лицо: в качестве компенсации они убрали часть своих ракет из Турции и пообещали не вторгаться на Кубу.