Фалько

Фалько уже не раз допрашивали, хотя дело никогда не доходило до пыток. Случалось допрашивать и самому (в последний раз сорок восемь часов назад). А потому он знал, что в конце концов говорить начинают все. Очень хорошо знал. Только неумелость допрашивающих или спешка могли бы осенить жертву благодатью быстрой смерти. И Фалько, с неимоверным усилием собрав мысли в раскалывающейся от боли голове, выстроил схему обороны. Глубоко эшелонированной. Он рассчитал, что настанет минута, когда говорить все равно придется, и прикинул, что будет сдавать позиции постепенно, отступая шаг за шагом и стараясь, чтобы времени от одного до другого проходило побольше. Он наметил, когда вместо лжи начнет выдавать частицы правды. Или всю целиком. Это зависит от того, сколько он выдержит, добиваясь смерти быстрой и легкой, то есть заставляя палачей совершить ошибку, которая, если повезет, дарует ему вечный покой. Однако если они в самом деле такие мастера своего дела, какими кажутся, все это может продлиться чудовищно долго. А проклятая мигрень не поможет ему ни на йоту.

– Что начинать, спрашиваешь? – Лысый показал на стену: – Видишь подтеки? Мы их специально оставили. Чтобы молодцы вроде тебя сразу смекали, что к чему и что с ними будет. Смекаешь?

– Смекаю. – Всем своим видом изображая покорность, он опустил веки, но сейчас же вновь открыл глаза: – Но вы совершаете большую ошибку. Меня зовут Рафаэль Фриас, я состою в партии.

– А женщина?

– Не понимаю, о чем вы. О ком.

– О женщине, которая шла с тобой и успела смыться.

Фалько постарался скрыть, какое облегчение вызвал у него этот вопрос.

– Никто со мной не шел.

Лысый вскинул глаза на человека за спиной у Фалько, и в ту же секунду обжегшая правый висок зверская оплеуха острой болью отдалась в барабанной перепонке. Голова заболела совсем уже невыносимо, спазмы скрутили желудок. Его вырвало желчью – хорошо еще, подумал он, что ничего не ел с утра, – попавшей на голую грудь, отчего лысый с брезгливым отвращением сделал шаг назад.

– Быстро ты скис, товарищ, – сказал он насмешливо. – А мы ведь еще толком и не начинали.

– Начать – не штука, – ответил Фалько, откашлявшись и глубоко вздохнув. – Главное – сразу не кончай.

Он уже дважды терял сознание, и палачи ждали, пока он придет в себя. Методичные удары по голове и животу – то кулаками, то набитым дробью носком – отдавались во всем теле, и казалось, что мозг со стуком бьется о стенки черепной коробки. Проволока была закручена вокруг шеи так туго, что едва не пережимала гортань, не давая дышать.

– Это еще только начало, товарищ, – приговаривал лысый. – Еще только самое начало.

Они словно бы разминали его для последующего, но и этого было более чем достаточно. Пожалуй, даже чересчур. Кровь из разбитого носа отдавала на вкус ржавым железом. Проволока въедалась до мяса в запястья и щиколотки. Руки и ноги отекли. Голову порой ломило так нестерпимо, что это перекрывало даже боль от ударов в живот, и Фалько несколько раз кричал, давая выход энергии и отчаянию, запертым в измученном нутре. В минуты просветления, в паузах между ударами, он успевал осознать, что терзающие его люди – профессионалы, что они не торопятся и не совершат ошибки и что смерть к нему придет много позже, чем нужно. И потому решил, что оставит первую линию окопов и отступит во вторую, то есть развяжет язык. Да, я не Рафаэль Фриас Санчес. Меня зовут Хуан Санчес Ортис. Я дезертировал из ополченского батальона «Красные пули», сформированного Республиканской левой[25]. Был на фронте под Талаверой, решил сбежать. Документы купил у приятеля.

Так он скажет, но не сейчас. Сейчас он покрылся холодным потом от тошноты и в четвертый раз потерял сознание. Когда очнулся, не увидел перед собой лысого. Сквозь звон в ушах доносился негромкий разговор у него за спиной. Звучало несколько приглушенных голосов. Потом перед ним появились их обладатели – лысый и еще какой-то здоровяк в сером пиджаке, в рубашке с расстегнутым воротом, с тремя швами, наложенными на верхнюю опухшую губу. Глядел он с ненавистью.

– Повезло тебе сегодня, – сказал лысый.

Второй дал Фалько звонкую оплеуху. Когда он вынул из кармана клещи, Фалько напрягся в ожидании новых и нестерпимых мучений, но тот перекусил проволоку у него на шее. Потом освободил ему руки и ноги. Когда кровь опять заструилась по жилам, стало так больно, что Фалько застонал.

– Забирай свое вшивое барахло и уматывай отсюда, – сказал лысый.

Фалько смотрел на него мутно и непонимающе. Когда же смысл сказанного дошел до его помраченного сознания, он хрипло вздохнул и начал неуклюже вставать. Однако ноги подкосились, и если бы эти двое не подхватили его под руки, он повалился бы наземь.