Фалько

Да в сущности говоря, подумал он со злой насмешкой, это ведь недалеко от истины. В ту минуту, когда он грузил ящики с винтовками на пароход «Турас», его ранило шрапнелью, и это в самом деле походило на укус. Потом были одиннадцать дней между жизнью и смертью, когда он метался в жару на грязном тюфяке среди умирающих от ран или от тифа, были испуганные голоса: «Все, кто может, – на корабль! Красные на подходе!» – было бегство под ледяным ветром и в черном дыму пожарищ, были раскуроченные пушки и взорванные вагоны, распотрошенные чемоданы, лошади, притащившие наконец фургоны к сходням, спущенным с парохода «Корнилов».

– Зачем ты этим занимаешься? – спросила Ева.

– Мне нравится, – ответил Фалько, подумав секунду.

– И давно ли стало нравиться?

– Не знаю… Всегда нравилось, кажется. С самого начала.

– А что было вначале?

– И этого не знаю. Может быть, когда где-то далеко в море корабль прошел. Может быть, когда прочел какую-нибудь книжку о путешествиях или приключенческий роман… Забыл.

Наступило долгое молчание. Слышался только тихий рокот прибоя.

– Ты ведь не веришь в это, а? – наконец спросила она. – В то, что делаешь?

– Во что я должен верить? – Фалько издал неприятный смешок. – Что генералы богом посланы спасать Испанию от марксистских орд? Что светлая и чистая пролетарская республика отстаивает свою свободу? Это я вам оставлю. Ребятишкам, окрыленным верой.

– Да что ты знаешь о моей вере?

Она неотрывно смотрела на горизонт, где собравшиеся тучи с каждой минутой все тяжелей набухали красным. И потом добавила, чуть понизив голос:

– У меня есть причины. И более веские основания.

Фалько пожал плечами.

– Как бы то ни было, – сказал он безразлично, – ни твоя вера, ни твои веские основания меня не интересуют. Меня интересует эффективность. Твоя и остальных.

– Эффективность?

– Ну, назови это как-нибудь иначе, суть дела не изменится.

Она глядела на него очень серьезно. Фалько заметил, что она изучает его глаза, губы и руки.

– Скажи-ка мне, Рафаэль, или как там тебя зовут по-настоящему… Что все это значит для тебя?

– Я думал, это было ясно с самого начала. Работа.

– А я?

– А ты – лучшая часть этой работы.

Ева по-прежнему не сводила с него глаз.

– Ночью я рассматривала тебя, пока ты спал. Или делал вид, что спишь.

– Знаю. Заметил.

– Я ведь тоже притворялась спящей. И видела, что ты поднялся и бесшумно стал ходить по комнате, как бессонный волк… В полутьме я видела, как мерцают у окна огоньки твоих сигарет. И их отблеск на твоем лице.

– Да я слышал. Во сне ты дышишь ровно, когда просыпаешься – иначе.

– Две притворы в темноте.

– Вот именно.

Повисла длинная пауза. Ева по-прежнему была очень серьезна. В ней чувствуется какая-то суровая твердость, подумал Фалько. Она непохожа на брата и сестру Монтеро, явно из другого теста. Совсем другая – и не только физически. Хладнокровного убийства Хуана Портелы хватило бы, чтобы понять, но еще раньше, чем проявились зримые признаки этой чужеродности, Фалько почуял в Еве какое-то плотное и темное начало и узнал его без труда, потому что сам был сделан из того же вещества. Почувствовал он и то, что несколько часов назад держал в объятиях тайну, и то, что Ева догадалась о его ощущениях. И принадлежала она ему вся без остатка лишь краткие мгновения – и каждый раз очень скоро выходила из самозабвения и обретала власть над собой. Фалько с саркастической усмешкой подумал, что адмирал бы сказал так: «Она – из твоих, твоей породы, и никаких сомнений на этот счет быть не может».

– Ева… Твоя история началась задолго до этой войны, так ведь?

Девушка выдержала его пристальный взгляд, в буквальном смысле не моргнув глазом. Молча. Потом повернула голову к морю, и Фалько с трудом удержался, чтобы не поцеловать ее в шею, открытую расшалившимся бризом. Снова и еще острее ощутил, как захлестывает его желание повалить ее на песок, устланный сосновыми иглами, развести бедра, проникнуть в нее, в самое нутро – влажное, жаркое, трепещущее, – чтобы его кровь пульсировала рядом с ее, как это было вчера в постели, проникнуть в неуемной жажде обрести утешение, покой, забвение в эту удивительно крепкую и сильную плоть.

– У меня нет истории, – наконец произнесла Ева.

– Ну, вот сегодня ночью появилась.

Он имел в виду Хуана Портелу, стоявшего перед ними на коленях, вспышку выстрела и ничком упавшее тело. И знал, что девушка поняла его правильно.

– Я ничего не почувствовала, – сказала она.

Все так же тускло. Почти равнодушно. И не отрывая взгляд от моря.

– А думала почувствую… Но ошиблась. Почувствовала потом… С тобой. Там, на улице все гремит и грохочет, а мы…

Она замолчала, тряхнула головой, словно хотела вытрясти из нее мысли, мешавшие найти подходящее слово, и выговорила наконец:

– …такие живые…

– И в полушаге от смерти в любую минуту, ты хочешь сказать?

– Да.

Она очень красива, подумал Фалько. Туфли она несла в руке, и облепивший ее шелковые прозрачные чулки желтый песок поблескивал, словно крупицы золота. Желание стало нестерпимым. Он положил руки ей на бедра.

– Не сейчас, – сказала она.