Фадеев

Очевидно, что «кризис» с романом на почве переоценки технической, проблемы затронул не то, что уже было написано, а еще не реализованные аспекты замысла. А это уж не такая великая «катастрофа». И если незначительная объективная помеха на пути создания романа была воспринята Фадеевым в столь болезненно преувеличенных размерах, вызвала у него «нравственный шок», заставила его говорить о «кризисе», «фиаско», «аварии», то объяснение такого настроения свидетельствует не о реально-объективных причинах, а о крайне пошатнувшемся психическом состоянии писателя. «Я болен, — писал он А. Н. Суркову еще в апреле — мае 1953 года. — Я болен не столько печенью, которая для врачей считается главной моей болезнью, сколько болен психически. Я совершенно, пока что, неработоспособен».

Роман не получился.

Он страдал невероятно: неужели его ждет впереди бесплодие? Зачем же ему такая жизнь?! Мучила боль за судьбы людей, ставших жертвами беззакония.

Узнав правду об И. В. Сталине, его деспотизме и произволе, Фадеев воспринял это как самую жестокую ошибку в своей жизни. В траурные дни похорон И. В. Сталина Фадеев, как и все, тоже писал о величии ушедшего и даже о его… гуманизме. Он считал, что и Ежов и Берия злодействовали тайно, скрыто от Сталина.

Фадееву ясно, что Берия «не был заинтересован в выправлении этих вражеских действий («ежовщины») по отношению к честным людям». Но Фадеев все еще убежден (это июль 1953 года), что при Сталине «для этого была полная возможность». Лишь спустя какое-то время он поймет, что и тут ошибался. И железная воля Фадеева, которую не пугали ни вражеские пули, ни раны, угаснет, растает, как свечка.

Антал Гидаш запомнил: «Фадеев размышлял о чем-то. Потом поднял глаза к висевшему на стене портрету Сталина.

— Да, этому человеку я верил… — произнес он, как бы отвечая своим мыслям».

«Прощай», — сказал Фадеев многим своим друзьям перед смертью — Константину Федину, Анталу Гидашу, Константину Симонову… Говорил без нажима, тихо, спокойно. Они видели перед собой человека в форме, внешне здорового, бодрого, высокого, более красивого, чем в юности, с блестящими, голубовато-серебристыми волосами.

Театральный критик Инна Вишневская в пятидесятые годы работала в аппарате Союза писателей СССР. Ей запомнился не будничный, повседневный Фадеев, а тот, что стоял уже у последней черты, истерзанный душевной болью, несчастный.

Было это после XX съезда партии. На общем собрании писателей читалось письмо ЦК КПСС о культе личности И. В. Сталина:

«Я, как, возможно, и другие, не только потрясенно и внимательно слушала сообщение о культе личности Сталина, — вспоминала И. Вишневская, — я взглядывала и на лицо Фадеева (чтение происходило в Союзе писателей СССР). Фадеев всегда был бледным, но тогда эта бледность приобрела какой-то свинцово-сероватый оттенок, и главное глаза — полные непролитых слез».

Речь шла не о каком-то абстрактном культе, какой-то абстрактной личности, речь для Фадеева шла о еще вчера близком человеке, и этот человек, вождь народа и партии, представал минута за минутой, страница за страницей совсем не тем, каким казался, в какого он верил. В душе Фадеева происходило то, что можно назвать словами: крушение внутреннего мира и темное ощущение безысходности: «Смерть показалась более легким испытанием, нежели встреча с будущим. Возможно, все это и не так», — заключает свои воспоминания И. Вишневская.

В апреле 1956 года, незадолго до смерти, Фадеев попросил своего секретаря В. О. Зарахани принести на просмотр папки с депутатской почтой.

Десять лет писатель был народным депутатом в Верховном Совете СССР от оренбургской земли — Сорочинского избирательного округа. В первые январские дни 1946 года имя Александра Фадеева как кандидата в депутаты Совета Союза по Сорочинскому избирательному округу было названо на предвыборных собраниях многих коллективов. «Благодарю за честь», — телеграфировал писатель, давая согласие баллотироваться.

Листая папки с почтой, видел, что ни одно письмо не осталось без внимания, ни одно. Возле каждого пометки: «меры приняты», «помощь оказана», «исполнено». Или телеграммы от избирателей со словами благодарности. Нет, здесь он тоже работал на совесть.

«Министру просвещения РСФСР тов. Калашникову А. Г.

Дорогой Алексей Георгиевич!

Очень прошу Вас, в порядке исключения, дать указание о посылке педагогическому коллективу Ратчинской средней школы некоторой методической литературы и отдельных классических произведений по программе 8— 10 классов средней школы.