F20

Я не принимала никакую фарму, ела яблоки и сырую капусту, а все свободное время (несвободного у меня и не было) тренировалась с помощью программ на ютьюбе. Обе моих майки стали мне посвободнее, но джинсы пока не поддавались. Сидеть одной в Саларьеве было скучно, и тогда я решила найти какую-нибудь работу.

Несмотря на зверскую убежденность общества в том, что устроиться на работу очень сложно, я не верила, что в мире не найдется деятельности, которая принесет мне деньги на капусту и яблоки. Конечно, образования у меня не было, но у кого оно было? Таким образом, главной проблемой становился мой возраст, но и тут я не унывала. Интернет-серфинг вынес меня на страничку волонтерской организации “Крылья ангела”, испытывавшей предсказуемый кадровый голод. Я созвонилась с ними, объяснила свою ситуацию и заверила, что очень хочу работать. Мне назначили собеседование на следующий день.

В заставленном коробками с памперсами и инсулиновыми шприцами офисе меня ждал некий Владимир, двадцать минут распинавшийся на тему одиночества в старости и детишек из психиатрических интернатов, которые жаждут, чтобы им читали сказки и уверяли их в том, что они вовсе не хуже остальных, просто попали в сложную жизненную ситуацию.

– А врать этим людям – это обязательное условие работы? – спросила я.

– Что ты… вы имеете в виду? – удивился Владимир.

– То, что вы сказали. Про сложную жизненную ситуацию.

Владимир несколько секунд собирался с мыслями.

– Послушайте… Мне не очень понятен ваш настрой, – сказал он наконец, – или вы не находите ситуацию больного ребенка или одинокого пенсионера сложной?

– Да не особо, – ответила я, – в психушку попадают в самом крайнем случае, и к тому же там можно бесплатно получать довольно дорогие препараты. А одинокая старость – это просто следствие выбора всей жизни. Непонятно, на что эти люди рассчитывали, если они не родили себе детей или нахрен с ними разругались, скажем, из-за квартиры, а теперь сидят в ней, одинокие, и шантажируют волонтерскую организацию.

Мой образ мыслей заинтересовал Владимира.

– А вы не допускаете возможности, что выбора у этих людей не было? – поинтересовался он. – Старики в свое время просто не смогли родить детей. А дети просто не контролируют свои заболевания.

– Нет. – Я покачала головой. – С психическими заболеваниями можно жить, вообще не попадаясь. А детей – усыновить.

У Владимира, к сожалению, выбора тоже не было – никто особенно не рвался заниматься живописью в психиатрических лечебницах и таскать жратву старперам. Прошерстив свою базу, он направил меня к “довольно мирной”, как он выразился, бабушке, обитавшей в бывшей “Мелодии” на Новом Арбате. Бабушка попала в поле зрения волонтерской организации после того, как получила тепловой удар прямо в своей квартире. Она жила на последнем этаже, а тем летом Москву накрыла аномальная жара. В мои обязанности входило три раза в неделю привозить бабушке требуемые продукты, наводить хотя бы относительный порядок в ее квартире, помогать ей мыться и оказывать психологическую поддержку. Как я поняла, это значило просто сидеть и выслушивать хуйню, которую бабушка непременно будет нести. За все это мне полагалось двенадцать тысяч в месяц. Владимир сказал, что, если бы мне было больше восемнадцати и я бы имела хотя бы среднее медицинское образование, он платил бы мне целых двадцать, но пока вот так – имеем что имеем.

Утром следующего дня мне удалось, лежа, застегнуть джинсы. Сверху, правда, над ними нависали валики жира, но само по себе это было шагом к победе. Я поехала на Новый Арбат к бабушке. Звали ее Милена Львовна, и встретила она меня в состоянии крайнего волнения.

– Деточка, – сказала Милена Львовна, – а ты вахтеру объяснила, куда ты? Он тебя пустил?

– Там нет никакого вахтера, – сказала я.

Это Милену Львовну поразило.

– Как нет?! – воскликнула она. – Он что, не вышел на работу?.. Может, ему плохо?..

– Понятия не имею, – честно ответила я.

Милена Львовна выдала мне список продуктов и лекарств, две тысячные купюры, а также последовал обстоятельный рассказ, в каком именно магазине нужно покупать сметану (только белорусскую, а в нижнем ее нет) и как вести себя с провизором, если тот вдруг вздумает не отпускать лекарства на том основании, что рецепт выписан не мне.

Когда я приперла продукты и лекарства, Милена Львовна снова спросила про вахтера. Я сказала, что не видела его.

– Я так беспокоюсь, – говорила Милена Львовна, пока я мыла ей плиту, – ему же все-таки уже шестьдесят восемь лет! А он еще выпивает! А если сердце?

– Может, вы ему позвоните? – предложила я.

Милена Львовна вскинула голову и заученным движением взбила поникшие серо-белые кудряшки. Потом она вдруг заплакала.

– Вам легко жить! – говорила она, промакивая слезы салфеткой, которую я ей подала. – У вас все так естественно! Так просто! Без этих сумасшедших подтекстов! А я из другого времени… Как я могу взять и сама позвонить мужчине?

– Но вы же не в любви ему признаваться будете, а спросите, как он себя чувствует, – сказала я.