F20

Я лежала на боку, спиной к нему, а он двигался во мне уверенно и четко, как будто качался на тренажере. Постепенно темп рос, его уверенность переходила в меня, и мы двигались уже вместе через время, через ряды супермаркетов с тележкой, через стеллажи склада в IKEA, где на самых верхних полках лежат борты от нашей кровати и нужно только достать, через жареную картошку к кафе “Фиалка”, а может, “У Людмилы”, где мы сыграем свою свадьбу и Лариса будет сидеть рядом со мной в кофте с люрексом. Саша задышал тяжелее, и я увидела черные кости ограды детского сада, и мы ругаемся, кто сегодня поведет дочку, а потом умрет Лариса, а потом мама, и вот мы стоим в кафельном прощальном зале крематория, как в раздевалке бассейна, и все вдруг ускоряется, как от пинка, и уже школа, защемление нервов, мучаемся от межпозвоночной грыжи, а твоя мама так любила этот домик, ну при ней-то тут вообще ничего не было, а при нас-то: красный пластмассовый стол с красными пластмассовыми стульями, веранду застеклили, и вот площадка под мангал, муж сам сделал… Все сам, все это мы сами, никто не заставлял…

Внизу моего живота запульсировало, как будто из раны вырывалась кровь, Саша последний раз в меня рухнул, а потом откинулся, что-то невнятное выдохнув. Потом он меня поцеловал, снял с члена презерватив, завязал его узлом и встал с дивана:

– Момент…

Он ушел в ванную и стал там мыть свой член в раковине. На моей ступне, под наростами шрамов, запульсировало слово Hure[12]. И, лежа на застеленном простыней, которая основательно сбилась, на диване в Железнодорожном, я вдруг поняла, что больше не выдержу. Я вскочила и стала одеваться. Саша вернулся с помытым членом и стал интересоваться, что такое на меня нашло.

– Да ничего, – сказала я. – Просто ты – мудила.

– 10 –

Разумеется, я понимала, что объяснений с Мареком мне не избежать. Также я понимала, что в сложившейся ситуации мне следует вести себя крайне паскудно, чтобы Марек осознал, какую боль он мне причинил, если по каким-то причинам он не осознал этого раньше. Не понимала я только одного: в каком месте нам обоим следует остановиться? Когда будет достаточно оскорблений, погонь, кретинских записок, звонков в закрытые двери и мы наконец сможем со спокойным сердцем поговорить, зная, что унизили друг друга настолько бесповоротно, что теперь уже все равно, кто с кем спал и даже зачем он это делал?

По дороге на выпускной я попыталась обсудить занимавшие меня вопросы с Анютиком, но натолкнулась на какую-то бронебойную, шизофреническую формальность.

– А ты что, любишь Марека? – спросила Анютик.

– Да, я люблю его, – сказала я. – Если бы человека можно было разлюбить, как только он тебе изменил, в мире вообще не было бы никаких проблем.

– А зачем ты тогда спишь с этим Сашей? – недоумевала Анютик.

– Черт… – сказала я. – Ты не видишь вообще никаких связей в жизни.

Анютик обиделась.

– Может быть, я и не вижу связей в жизни, – сказала она, – но только потому, что их нет. И не надо убеждать меня в том, что ты спишь с Сашей, потому что тебе разбил сердце этот придурок Марек. Все это хрень собачья. Ты спишь с Сашей, потому что тебе это нравится. Вот и все связи.

Мы поссорились, и в актовый зал я вошла одна. Там все было как обычно: физрук и историчка стояли в дверях, напряженно высматривая пьяных и накуренных, несколько десятков унылых девочек в замедленном режиме танцевали у сцены, а на закрытом занавесе висела растяжка “Выпускной!”. На телефон пришла эсэмэска от Марека, в которой сообщалось, что он ждет меня у женской физкультурной раздевалки и у него есть вино. Я вышла из актового зала и поднялась к раздевалке, Марек был уже изрядно нетрезв.

– Мы можем уйти отсюда? – спросил он.

Я представила, как через пару минут сюда припрутся с обходом историчка и физрук, снова начнется скандал, и приняла предложение Марека. Мы ушли из школы и спустились на набережную. Он долго, как-то особенно грязно матерясь, открывал вино – сначала зубами сдирал пленку с горлышка, потом шариковой ручкой проталкивал внутрь пробку. Вино сдалось минут через семь, обдав рукава Мариковой ветровки густыми красными брызгами. Марек снова произнес матерное слово и выпил. Потом он протянул бутылку мне. Я взяла, только чтобы с ним не связываться: пить мне не хотелось.

Начинало темнеть, и все это выглядело по-настоящему ужасно. Я смотрела на пьяного, ссутулившегося, производящего массу ненужных движений Марека и не могла понять: как еще несколько часов назад я могла думать, что люблю его? Как я могла стоять и смотреть на него через глазок, а сердце мое тряслось и ухало, как запертая в клетку сова?

– Ну… – сказал Марек, трудно сосредоточивая на мне взгляд. – Надо вроде поговорить?

Я пожала плечами.

– Я понимаю… – Марек вздохнул, – что ты будешь выебываться, рассказывать мне, какое я говно. Я согласен. Да. Я признаю. Я не должен был так поступать. Но это не только от меня зависело, понимаешь? Ты вела себя так… Я не чувствовал твоей любви. – Марек поднял на меня глаза. – А чего ты молчишь?