Ф

Закрываю кран, выхожу и зарываюсь лицом в махру полотенца. Как всегда, моя память, реагируя на запах, воскрешает картины прошлого: вот мама несет меня, завернутого в полотенце, в постель; на фоне свисающей с потолка лампы – рослая фигура отца, его взлохмаченные волосы подведены бьющим в спину светом; в соседней кровати уже дремлет Ивейн; вот наша песочница, где я все время стремился разрушить башни, которые он возводил; вот луг, где он нашел дождевого червя – я тогда разорвал его надвое, и он ужасно расплакался. Или все было наоборот? Надеваю халат. Пора принимать лекарства.

В кабинете все по-старому. Это успокаивает. Письменный стол с большим монитором, Пауль Клее на одной стене, Ойленбёк – на другой; пустые папки. Никогда здесь не работал. Полки тоже пусты, из справочной литературы ни один том так и не был раскрыт. Но если я устраиваюсь здесь и делаю вид, будто погружен в дела, ко мне никто не заходит, и одно это уже дорогого стоит.

Два тропрена, один торбит, один превоксал и один валиум – не стоит начинать день со слишком уж большой дозы, должен же у меня, в конце концов, оставаться шанс ее увеличить, если вдруг случится что-нибудь непредвиденное. Глотаю все разом – это неприятно, и приходится собирать всю волю в кулак, чтобы подавить рвотный рефлекс. Почему я не запиваю их водой, мне неизвестно.

И вот я уже чувствую их действие. Вероятно, это лишь игра воображения, таблетки не могут действовать так быстро, но разве это имеет значение? Меня ватой окутывает безразличие, и можно продолжать жить. Однажды ты потеряешь все, само имя «Эрик Фридлянд» будет вызывать отвращение, те, кто еще верит тебе, станут тебя проклинать, семья твоя развалится, а тебя упекут за решетку. Но не сегодня.

Никогда и никому я не должен признаваться, до чего ненавижу этого Клее. Косые ромбы, красные на черном фоне, рядом перекошенный, откровенно жалкий человечек – палка-палка-огуречик, – я и сам бы мог такое нарисовать. Знаю, так думать нельзя, это табу, но никак не могу избавиться от этой мысли – да, я и сам бы мог такое нарисовать, мне и пяти минут не понадобилось бы! А вместо этого мне пришлось выложить за нее семьсот пятьдесят тысяч евро, потому что у человека в моем положении просто обязана висеть ну очень дорогая картина: у Янке есть Кандинский, у Неттельбека из «БМВ» – Моне (а может, и Мане, черт его знает), у старика Ребке, с которым я играю в гольф, на газоне стоит Ричард Серра – громадная ржавая штуковина, страшно мешающая во время вечеринок в саду. И вот сколько-то лет назад я попросил Ивейна подыскать и мне что-нибудь подходящее, только чтоб наверняка.

Брат тут же сделал вид, что не понимает меня. Подыскать картину? Да с радостью, с удовольствием, он это дело любит. Вот только что значит «чтоб наверняка»?

– Это значит, что она должна впечатлить любого. Чтобы ни один спец не мог к этому художнику придраться. Ну как Пикассо, например. Или да Винчи. Кого-нибудь из этих.

Он надо мной только посмеялся. Это дело он тоже любит. Пикассо? Да есть сотни специалистов, которые вообще не воспринимают его всерьез, а если еще попадется не тот период, можно просто осрамиться. Поди найди кого-нибудь, кто скажет доброе слово о позднем Пикассо! Впрочем, можно взять Пауля Клее, против него никто ничего не имеет.

– А что насчет да Винчи?

– Да Винчи на рынке нет. Покупай Клее.

Он же торговался за меня на аукционе. Дойдя до полумиллиона, позвонил мне спросить, играть ли ему дальше. В тот момент я бы с радостью высказал ему все, что думаю. Но неужели он считает, что я не могу позволить себе даже кривобокого человечка? Некоторое время картина висела в зале, но потом Лауре она почему-то разонравилась и с тех пор висит у меня над рабочим столом, человечек пялится на меня в упор и сеет раздор в моих сновидениях. Продать я его не могу – слишком многие видели его у меня в зале, да я и сам привлекал к нему внимание – поглядите-ка на моего Клее, что вы скажете о моем Клее, да, разумеется, это подлинник! Как только за дело возьмутся следователи, они в первую очередь спросят, куда это запропастилась моя картина. Искусство – самая настоящая ловушка, и больше ничего! Хитроумная выдумка людей вроде моего брата.

Все еще закутанный в халат, я бреду по коридору, спускаюсь по лестнице в медиатеку. Там растянут экран, стоит проектор, а черные кубики колонок такие мощные, что звук охватил бы целый футбольный стадион. Перед экраном стоит мягкий кожаный диван.

На столике пульт. Не раздумывая, я сажусь, беру его, жму на кнопки. Раздается жужжание, экран наполняется жизнью – утренний эфир, передача о живой природе. На травинку садится стрекоза. Ее ножки не толще волоса, крылышки дрожат, щупики скользят по шершавой зеленой поверхности. Занятно, но это заставляет меня вспомнить о камере.