Ф

– Да, но вчера ты сказал, что никогда нельзя идти на компромиссы. Что всегда нужно бороться и стремиться быть лучше всех. И не избегать конфликтов.

– И?

– Теперь она сбита с толку.

– Почему?

– Потому что одно противоречит другому!

– На Сицилию! – восклицаю я.

Ее лицо тут же проясняется.

Мы вновь заключаем друг друга в объятия, и меня охватывает такое сильное ощущение дежавю, что голова идет кругом. Припоминаю, что я уже стоял на этом самом месте, держа ее в объятиях, и вел точно такой же разговор – то ли это было во сне, то ли в другой жизни, то ли в этой самой, два или три дня назад. И вскоре мы вновь окажемся на этом же месте, возможно, опять всплывет этот Лакебринк, пока однажды не падет дамоклов меч, не вломится в дом полиция, и ничто уже не повторится. Я касаюсь ее лба омерзительно целомудренным поцелуем, не оборачиваясь, спешу к лестнице, бросаю «Я тебя люблю!». Ведь это правда – почему же тогда я чувствую себя так, словно только что соврал?

– И я тебя! – кричит она мне вслед; звучит фальшиво, но я знаю, что это правда.

В рассеянности я ступаю на лестницу левой ногой. Нельзя такого допускать, в этом доме следует быть особенно осторожным – не зря он с первого раза, еще во время осмотра, мне не понравился.

Главное – не вспоминать сейчас о чердаке. Надо сделать вид, будто я забыл, что он существует. Он и вовсе отвратительный – балки торчат под каким-то кошмарным углом к потолку, обои в грязно-коричневый прямоугольник, старая лампа, стекло которой покрыто пятнами, отбрасывает на половицы мерзейшую пятиконечную тень, а за маленьким столиком, который кто-то много лет назад туда поставил, зияет щель. Хватит и двух минут, чтобы понять, что здесь кто-то умер.

В самом этом обстоятельстве ничего необычного нет. Почти в каждой комнате любого старого дома кто-нибудь когда-нибудь да отдал концы. Но на этом чердаке произошло нечто крайне жестокое. Смерть длилась долго, умирающего терзали ужасные боли. Мерещились призраки, являлись влекомые агонией черти. Но как это было объяснить Лауре? Семь с половиной миллионов. Она влюбилась в дом с первого взгляда. Облицованная мавританской плиткой терраса, пять ванных комнат, медиатека. Что я мог возразить?

И вот однажды ночью я поднялся наверх. Правду ведь говорят: стоит взглянуть страху в глаза, и он отступит, сгинет. Я выдержал почти три часа. Я, столик, тени, лампа – и кто-то еще.

Потом я бросился бежать. Вниз по лестнице, через холл, прямо в сад. На небе полумесяц в обрамлении озаренных светом облаков. Лежал в траве, наверное, час, а когда прокрался в постель, Лаура проснулась и принялась рассказывать мне свой сон, в котором были пестрая птичка, дружелюбный почтальон и локомотив. Я глядел в потолок и думал о том, что там, наверху, есть комната, и она будет там, пока мы тут живем. И даже если мы съедем и на наше место придут другие, то она все так же будет существовать.

Распахиваю входную дверь. Бог мой, ну и жара. Машина стоит с заведенным мотором, Кнут, понурившись, сидит за рулем. Он ненавидит ждать. Не знаю, что надоумило такого человека стать водителем. Кроме того, я по-прежнему не могу взять в толк, почему его зовут Кнут. Он грек и похож на грека: щетина на лице, черные волосы, смуглая кожа. Как-то раз во время долгой поездки он рассказывал мне, откуда у него такое имя, но я не слушал, а если спросить еще раз, он обидится. Сажусь в машину. Кнут, не поздоровавшись, жмет на педаль.

Закрываю глаза. Тут же раздается гудок.

– Идиот! – вскрикивает шофер, продолжая сигналить. – Видели, шеф?

Открываю глаза. На улице ни души.

– Бросился слева! – возмущается он.

– Уму непостижимо.

– Идиот!

Ругаясь, он колотит по рулю и указывает на то самое место на дороге, а я в тысячный раз задаюсь вопросом, как бы мне от него избавиться. К сожалению, он слишком много обо мне знает, и я уверен, что он на следующий же день примется слать анонимки моей жене, в полицию и бог знает куда еще. Единственный вариант – тихонько его устранить. Но если бы я и впрямь решил кого-нибудь убить, то он был бы первым, к кому бы я обратился за помощью – к кому же еще? Как все запутано. Достаю телефон и изучаю колебания курса. Цены на сырье упали, евро по отношению к доллару так и не выправился, а безосновательно переоцененные ценные бумаги рынка информационных технологий находятся на той же позиции, что вчера. Не могу понять.

– Жара! – восклицает Кнут. – Ну и жара, ну и жара!

Я был убежден, что их курс обвалится. Но, с другой стороны, мог бы и догадаться, что этого не произойдет – не потому, что хорошо знаю рынок, а потому, что уже привык: происходящее постоянно противоречит моим ожиданиям. Но чем мне в таком случае руководствоваться – своими знаниями или уверенностью в том, что я почти всегда оказываюсь неправ?

– Март, апрель – сплошные ливни! – не унимается Кнут. – В мае опять ливни! Одни дожди! И вот нате вам!

Потери меня больше не пугают. Если даже курс изменится так, как я предположу, то делу это не поможет. Рост котировок меня уже не спасет. Только чудо.

Вибрирует мобильник. На экране возникает сообщение: «Ты сегодня будешь?»