Евротрэш

– Конечно. Пожалуйста. Форель мы готовим «голубую» с отварным картофелем или жареную, тоже с отварным картофелем…

Официант и думать забыл, что до обеда еще далеко. Мать опять добилась своего. Он исчез в глубине ресторана, наверное, побежал за поваром, чтобы тот пожарил форель для позднего завтрака, там на террасе двое эксцентричных посетителей, надо их обслужить, возможно, ресторанные эксперты и уж точно важные птицы. Обычные люди в долине Зааны так себя не ведут, вероятно, втолковывал официант повару, старая дама заказала еще бутылку валезанского фандана и уже половину выпила; и еще крикнула вслед, чтобы вино подали ледяным, как глетчер, а то она не станет его пить. А мужчина с ней, которого она называет сыном, с ним явно что-то не так, он, похоже, больной, может, даже умирающий, а еще он что-то пишет в блокнот. Мы тут привычные к важным персонам и их экстравагантным пожеланиям в любое время дня и ночи, мы умеем распознать настоящий высокий класс, когда не боятся заказать к еде самое простое, дешевое вино, вместо того чтобы выпендриваться, как плебеи, выбирая самое дорогое в винной карте. Да, нам не занимать опыта с важными гостями, мы тут уже не один десяток лет, и по этой парочке сразу видно, что их лучше обслужить по высшему разряду. Кто знает, с кем они там дружат! Один горчично-желтый костюм на даме чего стоит! А что она не с сумкой Луи Виттон и приехала не на порше кайен, как непременно сделала бы третьеразрядная селебрити, так это как раз и есть самое убедительное доказательство. Так что давай, повар, просыпайся и иди вылавливай форель из бассейна.

Как это вышло, подумал я, что оба заметили мой больной вид? Кто мог им об этом рассказать, кроме меня? И как получилось, что они истолковали наше любительское ломание у них в ресторане как reversedsnobbery[29]? Я ведь не присутствовал при их разговоре. Я словно бы выплыл из своего мозга и заскользил в пространстве эфирным облачком, да, словно бы вытек из реальности и стал вездесущим, каковым я и так всегда был в сочиненной мною истории.

Полчаса спустя форель и вареная картошка лежали перед нами на белых тарелках; рыбы выглядели как туго спеленутые голубые трупы. На картошке лежала щепотками мелконарезанная петрушка. В молочно-белых вареных глазах форели не отражалось ничего. Да и чему было в них отражаться? Есть мне совсем не хотелось, так что я крошил вилкой картошку и наблюдал, как мать аккуратно вынимает из рыбы хребет с костями. Мисочку с вишнями нам тоже принесли.

Она всегда любила рыбу, особенно когда мой отец привозил ее из поездок. Кажется, отец, возвращаясь издалека, всегда привозил с собой рыбу, завернутую в промасленную газету. Обычно на кухонный стол в шале в Гштаде вываливался копченый угорь. Он был надрезан продольно наискосок, с поблескивающей от жира черной шкуркой, запах был сильный, вяленый, угольный, как у тлеющего костра или нагревшихся на солнце шин, а вкус – поскольку мне тоже давали попробовать – показался мне поначалу очень непривычным и с годами не стал роднее.

А эти двое всегда прямо-таки набрасывались на узкую темную рыбу на кухонном столе под занавесками в красно-белую клетку. Что-то было непристойное в этом пожирании угря, обсасывании хребта, хирургическом препарировании, высасывании темной, чешуистой кожи. Это всегда был глубоко личный, интимный момент, как будто между отцом и матерью существовал молчаливый уговор именно так разделывать и пожирать предмет их страсти – рыбу.

Рыбу подавали и на бронированной вилле Франца Йозефа Штрауса в Зендлинге, как он рассказал ей потом, когда она дождалась его в машине, потому что шел дождь, а с собой в дом отец ее не взял, вероятно, опасаясь, что она за обедом напьется, а ему нужно было кое-что обсудить, и выходки пьяной немолодой женщины были бы крайне неприятны для всех. И чего только отец наплел Штраусу? Что его жена предпочитает во время обеда дожидаться в машине? А потом, через два с половиной часа, как ни в чем не бывало сел обратно в машину и сказал, спасибо, что подождала, там давали вареную рыбу?

Сама она мне позже рассказывала, что оживленно болтала перед домом с приветливыми сотрудниками госбезопасности, поставленными охранять Штрауса и его гостей от Фракции Красной Армии. Она даже покурила с ними, хотя вообще-то не курила. Один из полицейских предложил ей сигарету и поднес огоньку. Как будто ее совершенно не волновало, что отец настолько ее стыдился и оставил ждать снаружи.

Штраус. Западногерманские политики тех времен были поголовно пренеприятные типы. Коль, Геншер, Шрёдер, Ламбсдорфф, все морщинистые, подгнившие и искореженные чудовищной властью, эпигенетически сохранившейся и продолжившейся в их детях. Перед глазами у меня встал копченый угорь на кухонном столе, извлеченный из промасленной газеты, и меня слегка замутило.

– По кому ты больше всего скучаешь? Вот прямо до боли?

Мать подцепила на вилку еще форели и положила в рот. Мне было страшно наблюдать, как она ест. На переднем зубе у нее налипла петрушка.

– Не знаю.

– Признавайся уж! По отцу?