Эва, дочь трактирщика

Сначала Брокк обрадовался: он эти храмы терпеть не может, но увидев, как подавлена дочь, понял, что для нее это удар. Ева снова попыталась расплакаться и снова тщетно; поднявшись и покачнувшись – а вот это уже по-настоящему, она пискнула: «Мне надо помолиться» и вышла из кухни. Там и Гриди уже подоспела со связкой трав в руке; увидев дочь, она замерла, а потом пошла за ней:

— Эва, что с тобой?

Брокк, выглянувший из кухни, рукой махнул:

— Оставь ее, мать, пусть поплачет.

— А что она? — растерянно спросила Гриди. — Все же обошлось…

— Из храма ее выгнали. Сказали не приходить больше.

Женщина округлила глаза, а потом сжала травы так, что они, засушенные, переломились и на пол посыпались.

— Эву? — полузадушенно вымолвила она. — Нашу Эву ВЫГНАЛИ?

— Из-за меня, — покаянно произнес Брокк.

— Они что, с ума все посходили?! — вскричала Гриди и отшвырнула травяной сбор. — Нашу Эву! Выгнать! Из храма! Да она одна достойна быть там! Она там больше всех работала! Она всё знает! Всех знает! Богиня годами вела ее к жречеству! У нее особый путь!

«Вот-вот, — подумал Вайд, отлично все слышащий из кухни, — больше всех работает, всё и всех знает, годами при храме и при этом еще не жрица в свои тридцать». Захватив кувшин, он подошел к выходу и поинтересовался:

— Эву и правду из храма выгнали?

— Представляешь? — возмутилась Гриди. — Мою славную девочку!

— Это я виноват, — повторил Брокк.

— Нет, не ты, — возразила горячо его жена. — Я так и знала, что нечисто в храме, что жрицы богиню не слушают. Наша Эва слишком хороша для них, вот! Им никогда такими же чистыми не стать, вот и отправили ее восвояси, найдя причину! Небось, и нищего того сами подговорили, чтобы подставить нас!

— Делать им больше нечего, как нищих подговаривать! — фыркнул Брокк.

— Так-то могут, — внезапно поддержал Гриди Вайд. — Эва как никто достойна стать жрицей, но кому-то в храме это может не нравиться.

— Да, да! — согласилась женщина. — Я и говорю: моя девочка слишком хороша.

Брокк тоже задумался, припомнив, о чем его предупреждал Вайд. А если Эву и впрямь не просто так по голове ударили? Никто ж не знает посторонний, чего у них там в храме творится-то. А Эва, если б жрицей стала, самой благочестивой слыла бы, и ее могли бы матушкой сделать.

Нахмурившись, мужчина сказал:

— Не знаю я, чего у них там творится, но Эва в храм больше не пойдет. Пусть плачет, пусть просится – но мое слово как отца таково.

— И я как мать ее туда не пущу! Так и знала, что непроста ее годами отваживали! А то чего: пеленки загаженные она в храме может стирать, а жрицей ей нельзя быть, нехороша! Сами нехороши! А ты, Вайд, молодец, — поглядела на капитана Гриди, — благослови тебя богиня, энхолэш! Жену тебе красавицу-разумницу, детишек побольше, и чтоб в доме всегда светло было!

— Спасибо, — скромно отозвался Тмерри.

— Пива ему бочонок надо было дать, — выразительно глянула на мужа Гриди.

«Ага, чтобы напился и перестал ко мне докапываться», — подумала Ева, которая, притаившись на лестнице, подслушивала разговор.

Когда Вайд Тмерри ушел, Ева вернулась к себе в комнату и, стащив с головы косынку, бросила ее на кровать. Что за день! Видимо, у семейства Лэндвик началась темная полоса. Но лично у Евы дела еще хуже! Мало того что она понятия не имеет, как попала в этот мир и в это тело, так от нее теперь еще и требуют сказать, что случилось с Эвой Лэндвик и кто ударил ее по голове!

Пока что родители – ее защита и опора, но и они все равно поймут вскоре, что слишком уж отличается Ева от Эвы. Движения, интонации, привычки не меняются при потере памяти. Неужели материнское сердце Гриди Лэндвик молчит? Та же Ливви и то сразу поняла, что с Эвой нечисто.

А уж капитан Тмерри… Как он понял, что она – не она? Подловил на какой-то мелочи? Или узнал что-то в храме? А что, если Эва Лэндвик на самом деле была не таким уж ангелочком?

Еву затошнило от перспективы допроса; вспомнив, как, по заверениям историков, не бережно, мягко говоря, обращались в Средние века с задержанными, особенно задержанными женщинами, да еще и рыжими и незамужними, девушка едва успела подбежать к кровати, достать ночной горшок и склониться над ним. Все, что она съела недавно, вышло из нее; закрыв горшок и утерев рукой рот, Ева поднялась, открыла шире окно и задумалась.

Положение у нее шаткое: она в теле той, которая умудрилась не вписаться ни в один из местных жизненных сценариев – не жена, не жрица. Притворяться остаток жизни страдалицей-тихоней Ева не сможет, да и чувствовать себя престарелым ребенком Лэндвиков не очень приятно. Замуж тоже не выйти: возраст, шрамы, слухи.

В дверь постучали: Ева услышала стук благодаря открытому окну. Выглянув из него, она увидела Рокильду с мужем… а, нет, не с мужем: Годвин пониже и тощий, да и лицо в морщинах, а этот, вроде, молод.