Это всегда был он

– О-о-о, – умиленно тянет Лера и придвигается, опуская голову на мое плечо.

– Настя, – Лина протягивает руку через стол и сжимает мою ладонь. – Не волнуйся так сильно. Ладно? Я что, зря старостой стала? Как только мы закроем зачеты, а мы их закроем без проблем, ты сможешь смело рвануть в Воронеж. Думаю, к двадцать пятому декабря управимся.

Прижимаюсь щекой ко лбу Леры и стискиваю крепче руку Лины:

– Спасибо, девочки.

– Ну что ты?

– Какие вопросы?

– А может, затусим на выходных?

– Точно! Давно уже не собирались.

Приоткрываю рот, вдох встает поперек горла.

– Завтра ведь суббота, практику отменили, – продолжает рассуждать Лина. – Может, сходим в кино или…

– Пожрем роллов! – с энтузиазмом предлагает Лера.

– Тебе лишь бы пожрать.

– От тебя опылилась.

– Ой, отвянь!

– Сама завянь!

– Девочки, – хихикаю я, – мы можем просто заказать доставку и посмотреть что-нибудь у меня.

– Во, круто! – радостно кивает Нестерова.

– Ага! – улыбается Карпенкова. – Приятное с приятным.

– А полезное ты где потеряла?

– Выпьем витаминки перед сеансом.

– Ты бы заканчивала с таблетками.

– Не завидуй моему здоровью.

– Было бы чему.

Весело качаю головой и, наконец, делаю пару глотков черного чая. Хорошо, что в моей жизни есть хоть что-то понятное и постоянное. Когда-нибудь я расскажу девчонкам все, и уверена, они поймут, но сейчас придется пережить эту бурю в одиночку.

Закончив с обедом, мы отправляемся на пары, которые на удивление проходят быстро и безболезненно, а с последней нас и вовсе отпускают на целых тридцать минут раньше. Прощаюсь с подругами у главного корпуса и сворачиваю в сторону дома. Неторопливо шагаю по тротуару, попутно набирая сообщение. В груди покалывает, мысли кружат возле одной особенной персоны. Захожу в пекарню на углу улиц Московской и Просвещения и покупаю пару кусков морковного пирога. Надеюсь, Морев оценит его не меньше, чем мои вафли. В конце концов, он не может есть только их, как бы сильно они ему ни нравились. Вхожу во двор, взгляд тянется к скамейке у подъезда, улыбка расцветает на губах. Саша встает, сжимая в руке большой пакет, и я в удивлении выгибаю брови.

– Хотел ужин приготовить, – неловко улыбается он.

– Ого, – глухо отзываюсь я и подхожу ближе.

– Но ты, похоже, уже об этом позаботилась, – он смотрит на бумажный сверток.

– Это десерт.

– Вот как?

Морев наклоняет голову, а я приподнимаюсь на носки, подставляя губы для поцелуя. Несколько мгновений взаимной нежности тают на языке. Глубоко вдыхаю и открываю глаза.

– У тебя нос холодный, – говорю я. – Долго ждал? Почему в подъезд не зашел?

– Ерунда. Давай уже домой.

День медленно перетекает в вечер, ужин приготовлен и съеден. Небо за окнами темнеет, лампа в гостиной не горит, только мягкое сияние телевизионного экрана освещает комнату. Мы с Сашей в обнимку сидим на диване, моя голова покоится на его плече, тело в плену теплых рук. Опускаю взгляд, в очередной раз рассматриваю тату на его запястье, и задумчиво провожу по ней пальцем.

– Все пытаешься расшифровать? – мягко усмехается Саша. – И как успехи?

– «Я тебя…» – называю два символа из второй строки.

– «Никогда», – подсказывает Саша.

– «Я тебя никогда не…» забуду?

– Мимо.

Запрокидываю голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Саша вздыхает и отводит взгляд.

– Когда ты ее сделал?

– Год назад.

– Она посвящена Мише?

– Можно и так сказать. Это его слова.

Снова возвращаюсь к символам, но в голову ничего не идет.

– Последнее – «прощу», – тихо говорит Саша, и мое сердце сжимается от болезненной судороги.

«Я тебя никогда не прощу».

– Миша так тебе говорил? – обескураженно спрашиваю я.

– Думаю, сказал, если бы мог, – сухо отвечает Саша.

Нет, неправда. По крайней мере, никто не может знать этого наверняка. В символах зашифрованы не слова Миши, а послание Саши самому себе. Напоминание, что он сам не хочет себя прощать. Насколько же велик этот лабиринт? Насколько огромно его чувство вины?

– А в первой строке что? – Осторожность делает мой голос совсем слабым, а очередной тяжелый вдох Морева заставляет еще больше забеспокоиться.

Проходит пара секунд, и я уже готова пойти на попятную, но Саша вдруг отвечает:

– «Жизнь дана, чтобы жить».

– Неплохо звучит.

– Да. Миша часто так говорил. Кто знал, что это не жизненное кредо, а попытки уговорить самого себя… – Он упирается затылком в спинку дивана, а я прижимаюсь к нему теснее, чтобы удержать здесь, со мной.

Это ядовитая тема, но закрывать на нее глаза невозможно, как и притворяться, что ничего не происходит. Со мной Саша, конечно, старается не показывать своих переживаний, но я замечаю, как глубоко он иногда уходит в мысли, вижу по лицу, как сильно все это его гнетет.

– Неужели не было другого выхода? – вопрос слетает с языка быстрее, чем я успеваю его обдумать.

– Был, – мрачно отвечает Саша. – Если бы я настоял, если забрал бы его из этого чертового притона, то…

– Почему он сам не ушел?

– Не хотел бросать мать. Боялся, что отчим или его дружки в пьяном угаре могут ее… – Морев замолкает, а я упираюсь носом в его грудь.