Это было в Краснодоне

— На пятой шахте шурф есть. Место глухое, жилья поблизости нет. А главное — и закапывать не надо. Покидать в шурф — и баста. Глубина там — больше пятидесяти метров,

Гендеман вопросительно посмотрел на шефа.

— Пожалуй, подходит. Как думаете? Шеф равнодушно ответил:

— Мы увезём в Ровеньки Любовь Шевцову: господин полковник пожелал допросить её лично. Нужно получить от неё некоторые сведения о системе советской разведки. Остальные нас уже не интересуют. Поступайте по своему усмотрению. Да не забудьте сказать этому болвану, — шеф кивнул в сторону дремавшего в углу бургомистра, — что смертный приговор должен подписать он, как представитель местной власти.

Прямо из комендатуры Зонс и Соликовский отправились осматривать шурф шахты № 5.

Глухой, давно забытый людьми пустырь на далёкой окраине города даже днём производил удручающее впечатление. Угрюмо возвышался над ним невысокий холм шахтной породы. У подножия холма лежал, распластавшись, искорёженный взрывом шахтный копёр. Холодный ветер уныло свистел в погнувшихся, вросших в заснеженную землю металлических фермах. Они покрылись красными каплями ржавчины, и издали казалось, что весь копёр забрызган кровью.

Под копром зияла пропасть. Из глубокого, с обвалившимися краями колодца веяло запахом перегнившего леса и леденящим холодом.

Опустившись на колени, Зонс тщательно обследовал края колодца, осторожно заглянул вглубь. Пошарив руками вокруг, нашёл обломок кирпича, бросил его в колодец и долго прислушивался.

— Другого выхода из колодца нет? Соликовский кивнул.

— Нет. Все подземные выработки давно обрушились, там и кошка не пролезет. Громов спускался, все обследовал…

Зонс поднялся с земли, достав из кармана платок, вытер мокрые ладони.

— К двадцати трём часам всем полицаям быть на месте, — коротко приказал он. — Приготовить первую партию арестованных. Список покажете мне после обеда. Вам все ясно?

— Понятно, господин гауптвахтмейстер. Будет сделано! — бодро ответил Соликовский.

…В сером бараке было непривычно тихо. Возле крыльца сгрудились полицаи, смрадно дымили цигарками. Временами они прислушивались к непрерывному гулу, доносившемуся с востока, молча переглядывались, сокрушённо качали головами.

— Ну, чего рты разинули! — прикрикнул на них Соликовский. — Марш по своим местам!

Лукьянов зло растёр носком сапога дымящийся окурок, шумно вздохнул.

— Где–то оно, наше место… Видать, новую конуру скоро придётся подыскивать. Нашему Серку сколько ни бреши, а все на чужого…

— Но–но, разбрехался! — закричал Соликовский. — Кому сказано, по местам! Домой без команды не уходить. Ночью будет большая работа. Подтынный где?

— У Захарова все сидят, — ответил Лукьянов.

В кабинете Захарова сидели Подтынный, Кулешов и Черенков. Лица у всех лоснились, глаза помутнели.

Соликовский окинул их подозрительным взглядом.

— Празднуете? Не рано ли начали?

— Захаров где–то разжился, — осклабился Кулешов, суетливо подвигая Соликовскому стул. — У-ух, злая штука! Заграничная! — Он вытащил из ящика стола бутылку. — Попробуйте.

— Налей…

К вечеру все полицаи едва держались на ногах. Захаров щедро угощал своих сослуживцев ромом, который ему удалось стащить у гестаповцев. Рядовые полицаи притащили ведро самогона. Пили жадно, стараясь отогнать тоскливые мысли, навеянные приближающимся гулом с востока…

В одиннадцать часов ночи два крытых брезентом грузовика подкатили к бараку. Хлопнув дверцей, из кабины выскочил Зонс. Из кузова выпрыгнули жандармы, засуетились на тесной площадке. На крыльцо вышел Соликовский, хрипло прокричал в коридор:

— Подтынный! Построй своих!

Жандармы и полицаи выстроились в два тесных ряда, образовав живой коридор от самых дверей камер до откинутой задней крышки кузова автомашины. Зонс приказал вывести арестованных коммунистов. Со связанными руками, первыми прошли Лютиков, Бараков, Соколова, Дымченко, Телуев, Выставкин. Жандармы приказали им лечь на дно кузова, лицом вниз, сами сели рядом, держа автоматы на изготовку.

Затем Соликовский принялся вызывать по списку молодогвардейцев:

— Третьякевич…

— Земнухов…

— Мошков…

— Попов…

— Громова…

— Осьмухин…

Рванувшись с места, автомашины на бешеной скорости помчались по пустынным улицам Краснодона и, выехав на окраину, остановились. Арестованных согнали с машины и, подталкивая прикладами, повели по узкой тропке к чернеющему вдали невысокому террикону.

Подтынный часто спотыкался, хватался руками за идущего рядом Соликовского. Возле самого террикона его догнал Лукьянов.

— Пиджачки–то есть добрые… Жаль, пропадут зазря…

Подтынный утвердительно кивнул.

Жандармы отделили от толпы шестерых коммунистов, окружив их, подвели к шурфу. Тем временем полицаи загнали молодогвардейцев в полуразвалившуюся, сложенную из бутового камня сторожку и торопливо принялись стаскивать с них одежду.

Первым Зонс подвёл к шурфу Лютикова. Филипп Петрович медленно, будто в раздумье, подошёл к глубокому колодцу, повернувшись, окинул взглядом своих товарищей. Тёплая грустная улыбка осветила его лицо.

— Друзья мои, дорогие товарищи…

Он недоговорил. Зонс поспешно вскинул пистолет и, не целясь, выстрелил прямо в лицо.