Эта ночь была бархатной

— Объяснить не так-то легко. На прошлой неделе Леонора сказала мне, что хотела бы съездить к одной моей знакомой журналистке, которая живет в Куэрнаваке. Машины у нее нет, и она просила свозить ее туда. Но я был занят, не смог ее отвезти, и потом она вроде как раздумала ехать. Я решил, что на этом все кончилось.

— Но ведь в прошлые выходные вы приходили к ней, а ее не оказалось дома, — заметила Майте.

— Да. И тогда я понял, что она все же поехала к Ларе. Должно быть, ее отвез кто-то другой.

— Вы приходили за фотоаппаратом. Знали, что в нем компрометирующие снимки?

Эмилио печально кивнул:

— Потому и хотел его забрать. Боялся, что Леонора может наделать глупостей. Что передумает и поедет к Ларе.

— Так и получилось.

— Вероятно.

— А что такого ужасного на этих снимках?

— Я их не видел, Леонора мне не показывала, говорила загадками, когда речь заходила о фотографиях. Но то немногое, что она про них рассказала, меня встревожило. Сейчас обстановка очень опасная, а Леонора… Леонора не понимает, насколько это серьезно, да и эти ее друзья… они тоже представляют большую опасность.

— Вы имеете в виду Джеки? — поинтересовалась Майте.

— Вы ее знаете? — спросил Эмилио.

Майте провела указательным пальцем по краю бокала.

— Нет, мы не знакомы. Но я знаю, что она сторонник активных действий.

— Сторонник активных действий! Изящное определение. У нас в Мексике существует большая проблема. Достаточно пять минут посмотреть вокруг себя, и вы ее заметите. Бедность, нестабильность, коррупция. Я с этим согласен. И многие согласны. Перемены необходимы. Джеки и подобные ей хотят решить эти проблемы путем революции, с оружием в руках. Начиталась Че Гевары и Маригеллы[64]. Помните, несколько месяцев назад задержали террористов, напавших на банк в Морелии? Вот Джеки хочет заниматься именно такими делами.

— Непонятно, какое отношение это имеет к Леоноре.

— Леонора боготворит Джеки. Только и слышишь: Джеки то, Джеки сё. У Леоноры есть дядя, бывший военный. У него большие связи. Думаю, через него она и заполучила эти компрометирующие снимки «соколов». И хотела передать их журналистке, Ларе. Но я посоветовал ей не делать этого.

— Почему?

— Потому что это грозило ей большими неприятностями. А что, если за ней будут следить? Или она станет мишенью? Я предупредил, что она должна быть к этому готова. Я за нее беспокоюсь. В отличие от Джеки. Та готова послать ее на арену с разъяренным быком.

Майте не знала, что сказать. Вместо ответа допила воду из бокала.

— Похоже, вы не верите в то, за что борется Джеки… в возможность перемен.

Эмилио ответил очаровательной улыбкой и покачал головой. Встал, взял у Майте из рук пустой бокал. Его пальцы на мгновение дотронулись до ее руки. Он поставил пустой бокал на столик.

— Перемены должны происходить мирным путем. Необходимо повышать уровень образованности населения. Надо учиться договариваться. Президент Эчеверриа, по его словам, готов обсуждать проблемы. Он не такой, как Ордас, более открытый. Но диалог невозможен, когда есть такие люди, как Джеки, которые похищают бизнесменов и грабят банки. Я не доверяю Джеки.

Эмилио выпрямился, опираясь на столик, и сложил руки на груди. Лицо его исказила гримаса.

— Бог знает, какое поручение эта женщина дала Леоноре, — пробормотал он.

— Вы о ней очень беспокоитесь? — тихо спросила Майте.

А если б исчезла она сама, кто-нибудь встревожился бы, кроме ее попугая? Мать, скорей всего, пожав плечами, сказала бы, что Майте, наверно, что-то натворила. Сестра тоже не стала бы волноваться.

— Да, — кивнул Эмилио. — Очень.

Вот бы о ней самой кто-нибудь побеспокоился! Отблеск губительного огня тоски, заполыхавшего в груди, должно быть, отразился у девушки на лице.

Эмилио усмехнулся и поспешил добавить:

— Но это не любовь. Вовсе нет. Мы с ней расстались.

— Да, я слышала. — Майте затеребила бант на вороте, притворяясь беспечной, хотя чувствовала, что краснеет. — А что… позвольте спросить, что случилось?

— Ничего особенного, просто у нас разные интересы. Она молода, а я нет.

— Какой же вы старый?! — запротестовала Майте.

— Мне двадцать восемь лет, Леоноре — двадцать один. В двадцать восемь начинаешь серьезнее относиться к жизни, задумываешься о том, чтобы создать семью, планируешь будущее. А она не была ко всему этому готова. Например, я был одним из основателей той художественной группы, в которую она входит, и мне, разумеется, понятно желание оставить свой след в искусстве. Но ведь жизнь этим не ограничивается, как по-вашему?

— Я не художник, — ответила Майте, поправляя у шеи бант.

— Считайте, что вам повезло. Искусство — это нескончаемые муки. Я по-прежнему фотографирую, но теперь почти все время у меня отнимает мой бизнес. — Эмилио показал на один из снимков на стене.

— Антиквариат?