«Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2

– Клянусь предвечерним временем, воистину – каждый человек в убытке, кроме тех, которые уверовали, совершали праведные деяния, заповедовали друг другу истину и заповедовали друг другу терпение в покорности Богу, удаляя себя от греха, – повторяю я за ним. Но вдруг словно перестаю его слышать. Я говорю другие слова: – О Аллах, милостивый и милосердный, мне всего четырнадцать лет. Зачем тебе моя жизнь? Клянусь, я согласен пить только гнилую воду и есть только черствый хлеб, но только не заставляй меня умирать. Ты видишь, я в отчаянии, но как мне ослушаться старшего? Он сказал, что это твоя воля. Но если это не твоя воля, то подай знак, чтобы я не оказался в убытке, даже уверовав.

Так повторяю я и в какой-то миг понимаю, что мир вокруг меня изменился. Нарастает необычайный низкий гул. Прямо над всей землей появляется огромная серебристая лепешка с толстыми боками. Она такая большая, что дальний край ее уходит за пределы горизонта, а передний закрывает горы за нашей спиной. И я не могу понять, из чего она состоит – из металла или из облаков. Меркнет свет, вибрирует земля.

– Абу! – кричу я. – Мне явился Аллах!

Но голос гаснет в нарастающем шуме. В этот же момент я замечаю вдали маленький вертолет – знак того, что мне пора отправляться. Но Аллах милостив, он посылает на землю огонь. Пламя начинает изливаться прямо на пустыню, на горы, на камни. Я вижу, что вертолет вспыхивает, как насекомое, попавшее в горящую лампу, и его остов переламывается пополам. Чувствую, как огонь касается моего лица, и падаю, ослепленный божественным светом.

Вдруг все прекращается. Я открываю глаза и чувствую боль. Мое лицо обожжено, волосы и ресницы сгорели, одежда превратилась в лохмотья. Наджи рядом. Он все еще в молитвенной позе – на коленях.

– Абу, – зову я. – Мы живы. Сам Аллах даровал нам жизнь.

Но он молчит и не двигается. Я касаюсь его плеча, и от этого прикосновения тело Наджи вдруг осыпается, превращаясь в кучку серого пепла. Он исчезает, как исчезло моя имя на песке, и только ветер вздымает серую пыль – все, что осталось от моего наставника.

Больше двух часов я добираюсь до большого камня – он пышет жаром, но уже не обжигает, как остывающая печка. Взбираюсь на него и смотрю вниз, в долину, туда, где должны быть солдаты, где разбит лагерь. И хотя почти ничего не вижу в сумерках, знаю, что там ничего нет, только выжженная земля и пепел. Не слышны и звуки взрывов, которые всегда сопровождали нас. Ничего. Только мертвая тишина. Я осторожно спускаюсь с камня – местами он скользкий, как стекло. Да это и есть стекло, в которое превратился песок. Где-то здесь был источник, из которого мы брали воду. Из расщелины вырывается пар. Он под большим давлением и свистит, как будто в скале закипел чайник. Я наклоняюсь вниз и, превозмогая боль в обожжённом теле, пытаюсь хоть что-то разглядеть. Очень хочется пить. И тут теряю последние силы, а с ними и счет времени. Приходит странное состояние забытья, когда все чувствуешь, но не можешь пошевелиться.

Очень быстро наступает ночь, за ней приходит рассвет. Я начинаю дрожать от холода – камень остыл и пар исчез, но и воды в источнике нет – она испарилась вся. Проходит еще несколько часов или дней, и однажды я слышу слабый звук – возвращается вода. Из каких-то глубин, презрев и огонь, и пепел, она возвращается ко мне, чтобы не дать умереть. Аллах снова спасает меня. Я с трудом разлепляю распухшие глаза – вокруг снова ночь. И только внизу, там, где возрождается источник, видно слабое свечение. Оно становится все сильнее, и наконец фонтан светящейся воды бьет мне прямо в лицо, разрывая волдыри и обжигая раны. Я жадно глотаю ее, зная, что пью не спасение, а смерть.

Тринадцать бабочек

Милостивый государь, Иван Иванович!

Я с большим любопытством слежу за Вашими новыми изысканиями, но, побывав на последней демонстрации, понял, что молчать больше не могу. Возможно, что мое письмо покажется Вам странным, а то и расстроит, но молчать боле недостало сил. К тому же я опасаюсь, что при сем деле существуют незваные свидетели, коих я насчитал три. Поэтому скрывать далее истинное положение вещей я не хочу, так как честное мое имя может быть запятнано всей этой историей.

Пусть мое перо не имеет легкости, свойственной словесникам, но Господь распорядился так, что я живописец.

Поэтому прошу заранее извинить за неровный слог и сумбурное изложение.