– Тебе бы это понравилось, верно? – спросил Ричард, придвигаясь еще ближе: теперь он нависал над ней, глядя на нее в упор с расстояния в один дюйм. – А если б я немного поколотил тебя, чтобы появились синяки, на которые все могли бы пялиться? Мы знаем, что тебе нравится, когда на тебя пялятся. Ты – шлюха.
Между собой мы, наверное, тысячу раз называли Мередит шлюхой, но сейчас все было совершенно иначе. Мне показалось, что в доме воцарилась тишина, хотя музыка еще продолжала грохотать в столовой. Ричард приподнял подбородок Мередит – его жест выглядел извращенно-интимным – и сказал:
– Какое-то время меня это даже забавляло.
Громкий хлопок прорезался сквозь басы очередного трека, когда Мередит влепила Ричарду пощечину. Это совсем не походило на уроки Камило: удар был не точным и не контролируемым, но диким, яростным и свирепым, направленным на то, чтобы причинить как можно больше вреда. Ричард непристойно выругался и набросился на нее. Александр встрепенулся и бросился ему на спину, а я обхватил Мередит за талию, но Ричард уже сграбастал ее за волосы, и она закричала от боли, когда он дернул ее к себе, притягивая ближе, хватаясь за каждый дюйм ее тела, до которого мог дотянуться. Я оттащил Мередит от него, прижав к себе, потерял равновесие и упал на Филиппу.
Тем временем Ричард и Александр врезались в кухонный шкаф. Полдюжины студентов бросились к ним, чтобы подхватить их раньше, чем они оба рухнут на пол.
Я убрал волосы Мередит со своего лица, одной рукой крепко обхватывая ее за талию в отчаянной попытке удержать, не зная, то ли я пытаюсь защитить ее, то ли контролировать, то ли и то и другое вместе.
– Мередит… – начал я, но она сильно двинула меня локтем в живот, и я поперхнулся словом, когда она оттолкнула меня.
Филиппа схватила меня за рубашку и крепко вцепилась в ткань, словно боялась того, что я могу сделать, если она вдруг отпустит меня. Мередит смотрела мимо нас, прямо на Ричарда, ее плечи опустились и напряглись, щеки пылали алым. Он медленно распрямился. Несколько человек держали его, у Александра кровоточила губа.
Все уставились на Мередит, но это были не те взгляды, к которым она привыкла. Ее чувства были написаны у нее на лице: добела раскаленная ярость и парализованное неверие.
– Ты сукин сын, – сказала она.
Она повернулась и прошла мимо, задев меня плечом.
– Мередит! – снова позвал я, но она не остановилась, расталкивая перепуганных первокурсников.
Мы с Ричардом стояли друг напротив друга, как безоружные фехтовальщики. Моя кровь кипела и разъедала меня изнутри подобно бурлящей магме. Ярость мурашками бежала по коже, рубашка туго обтягивала тело. Я хотел причинить ему боль – точно так же, как он причинил боль Джеймсу и всем нам, кто дал ему хотя бы малейший повод. Я стиснул кулаки и посмотрел на Филиппу; точно так же, как и она, я не верил, что смогу сдержаться и не кинуться на Ричарда.
– Я пойду, – натянуто произнес я.
Она кивнула и отпустила мою рубашку. Я развернулся – толпа расступилась передо мной столь же легко, как и перед Мередит.
Очутившись в коридоре между кухней и столовой, я прижался спиной к стене, медленно дыша через нос, пока голова не перестала кружиться. Я даже не знал, от чего я теперь пьян: от виски, травки или воющей ярости. Я сделал последний судорожный вдох и направился к лестнице.
– Мередит! – позвал я ее в четвертый раз за ночь.
Она стояла там одна, замерев на ступенях. Музыка гудела за стеной, лишь слегка приглушенная. Тусклый свет сочился из кухни.
– Оставь меня в покое.
– Эй! – Я поднялся на три ступеньки. – Подожди.
Она быстро обернулась, держась дрожащей рукой за перила.
– Зачем? Я покончила и с гребаной вечеринкой, и со всеми вами. Чего ты хочешь?
– Не злись на меня, – попросил я. – Я хочу помочь.
– Ой ли?
Я уставился на нее: платье перекосилось, руки скрещены на груди, лицо горит – и почувствовал слабый, болезненный укол внизу живота. Она была чересчур упряма.
– Забудь об этом, – сказал я и начал спускаться по ступеням.
– Оливер!
Я остановился, стиснул зубы и обернулся.
– Да?
Она ничего не сказала. Лишь сердито смотрела на меня. Ее волосы были спутаны там, где Ричард схватил их, в прядях застряла серьга. Рана у меня в сердце раскрылась шире и горела, свежая и чувствительная, окровавленная и болезненная.
– Ты и правда хочешь помочь? – спросила она.
Это был наполовину вопрос, наполовину – неуверенное утверждение, пропитанное подозрением.
– Да, – выпалил я слишком яростно, уязвленный ее сомнением.
Я увидел тот же дерзкий, бесстрашный взгляд, которым она одарила меня в гримерке. Одним импульсивным движением она спустилась на три ступени и поцеловала меня, крепко обхватив обеими руками за шею. Я был ошеломлен, забыв обо всем, кроме жара ее губ.
Наконец мы отстранились на дюйм и посмотрели друг на друга широко распахнутыми глазами. Ничто и никогда не выглядело в ней простым, но в тот момент она казалась именно такой. Простой, близкой и красивой. Немного взъерошенной и немного сломленной.