«Если», 2004 № 06

Всю ночь они без конца обсуждали и истолковывали ту ситуацию, в которую их угораздило попасть. Ни один хирург не смог бы их разделить. Ни одна Целительница не смогла бы сделать их единым целым. На двоих у них имелись задатки одного порядочного человека, но не было инструкций, как распределить эти качества и дублировать уже имеющиеся. Все эксперименты придется проводить самим, на себе, действуя как одно целое.

К утру, когда небо прорезала тонкая серая полоса, они пришли к общему решению. Все должно быть сделано в границах зоны прохода, разбухшей после бури, где не всегда ясно, в каком именно мире ты находишься в любую данную минуту. То есть в том месте, где они родились.

Они расстелили спальные мешки, снова поставили брезентовый щит как преграду от последних всплесков вьюги. Забрались внутрь и обнялись — возможно, в последний раз.

Потом Лаки/Люк вошел в Сплетение. Ни один не мог точно сказать, кто может выжить, а кто — умереть. Либо оба, либо никто. Самый безумный из шансов расколол их надвое сразу после рождения, оставив каждого мучительно незавершенным, причем самым трудноопределимым образом. Оба были готовы рискнуть всем, ради этого ощущения принадлежности к человечеству, ускользавшего от них всю предыдущую жизнь.

Жизнь сама по себе невероятна. Может, пара счастливых случаев и несколько миллиардов лет естественного отбора, привели к появлению жабы или муравейника. Шесть футов ДНК, скрученной и заключенной в ядро человеческой клетки, составляют аккуратную выкройку для ногтей, селезенки или мозга. Но где в этом лабиринте цехов по выработке протеина находится рецепт самосознания? Быть живым — уже большая удача, чудо. Сознание того, что ты жив, пересекает невидимую границу между обыденностью и чудом.

Но Лаки/Люк вошел в lbплетение. Каким бы ни был исход, это все же лучше, чем многие годы жизни порознь и все же не порознь; отдельно, но одинаково. Лаки/Люк вошел в Сплетение. Сплетение душ.

Лаки Люк снял снегоступы на краю деревни. Какое облегчение — шагать по утоптанному снегу после трудного спуска с Перевала Спящих. Начинало светать, но улицы все еще оставались пустыми. Последняя ночь праздника зимнего равноденствия всегда выдавалась самой буйной. Сегодня был один из тех редких дней, когда вся деревня отсыпалась после вчерашнего.

Он поставил снегоступы перед дверью и тихо вошел. Никого.

Неужели она ушла?

Нет. Сумка Элуин по-прежнему стояла в углу. Поверх лежала какая-то одежда. Может, Элуин вызвали к больному? Или она тоже отдыхает у подруги после веселой вечеринки?

Он обошел комнату, бережно прикасаясь к вещам. Такие знакомые — и одновременно такие новые.

Подбросил дров в огонь. Потом отправился в бойлерную и взбодрил нагреватель. Вернувшись, Элуин наверняка захочет принять горячий душ.

И, повинуясь неожиданному импульсу, отправился в мастерскую.

Оказалось, у каждой породы дерева — свой запах. Необработанные поленья аккуратно сложены на полках. Вдоль стены выстроились станки. Лаки Люк поднял выброшенный кленовый чурбачок и заправил в токарный станок. Выбрал резец, запустил маховое колесо и принялся увеличивать обороты.

Работать педалью оказалось сложнее, чем он ожидал, но в конце концов удалось приспособиться. Он настроил резец, прибавил скорость… и резец застрял в дереве.

Попробуем еще раз.

Через двадцать минут упорной тренировки он уже мог выточить вполне приличную ножку стола. Его весьма несовершенное умение постепенно начинало приходить в соответствие с богатым запасом знаний.

— А я думала, ты собирался хорошенько отдохнуть, прежде чем вернуться к работе.

В дверях стояла Элуин с привычно скрещенными на груди руками.

Как давно она наблюдает за ним?

Элуин медленно двинулась к нему, не сводя глаз с вьющейся под резцом стружки. На ножке все еще белели неровные зазубрины.

— Похоже, тебе и впрямь нужно потренироваться, — критически заметила она, хотя лицо оставалось бесстрастным. Станок замедлил ход. Остановился. Никто не шевельнулся.