Эшелон сумрака

Из-за этого врач колол мне что-то в плечо. Очень часто – теперь повязка только вредила, и могла даже вызвать загноение, однако я впервые за эти два дня была согласна с лордом и не желала её снимать. Не хотела видеть свои глаза на его лице, как и не хотела разговаривать с ним. А он был рядом всегда: он, врач и Шага, обычно мнущаяся в углу спальни, чтобы не мешать злому и рычащему Оушену. А он делал это часто, не в мой адрес, но я всё равно вздрагивала на каждый его всплеск, будто бы он сам тогда выковырял мне глаза и поменял со своими местами.

Я вспоминала то время, когда осмелилась спросить его про их цвет. Зелёные. Теперь они были у меня. Но один из них всё же был больше красным, чем зелёным. Врач сказал, что это пройдет через несколько дней – моё тело привыкает к болезни.

Вечером второго дня господин Арзт усыпил меня новым уколом и зашил две трещины, побоявшись делать это на живую, как делал с лордом. В ответ на это у меня началась лихорадка. Тело горело всю ночь, я не могла спать, не в силах даже пошевелить пальцами. Ломило всё переходя из озноба до пожара – казалось, что я почти сгорела и от меня остались только дышащие угли.

К утру всё прошло. Так резко, что никто не смог ничего понять – мне стало легко и свободно, даже холод, пробирающийся под одеяло, стал мягким. Болезнь заняла тело, как пояснил лорду врач. Теперь я не чувствовала боль так, как было до этого. Она стала мягкой, привычной и не прекращающейся. Она не покидала меня ни на секунду. Даже ночью забираясь куда-то за глаза, в виски и на кожу лица, словно та самая маска на нём, которую носил Оушен на улице и со мной до затопления последнего вагона.

Был и хороший момент – теперь ко мне относились, как к самой настоящей леди: постоянно беспокоились, на моё слово реагировали как на приказ, и даже сам лорд выполнил своё обещание – был мягок, добр и часто разговаривал со мной так, как делал это в те моменты, когда я ещё сидела на крыше Эшелона. Но только со мной: даже его взгляд менялся, когда он смотрел на Шагу или врача.

А я хотела вернуться туда, на крышу, не только воспоминаниями. Хотела подняться и сбежать от него в первый раз, испугавшись и позабыв, что могла бы находиться в том виде, в котором была сейчас. Не раненая в первый черёд сердцем, кровившим больше поменянных глаз.

Моя мечта сбылась – я могла сидеть у окна поезда в тёплом мягком кресле, держать исходящий паром стакан и красивую печатную книгу, о которой успел рассказать мне находящийся рядом лорд, и отвлекаться от неё на ясное зимнее небо Северной пустоши. Мы ворвались в её высокие сугробы, заранее вычищенные от завалов рельсы и бесконечные белые поля, веющие только пустотой в моём сердце, пускай и не меняя там ничего, но и не возвращая меня к прежней жизни – я сама казалась себе выпотрошенной – без наполнения внутри. Холодной и пустой.

Через четыре дня после пересадки, когда солнце только коснулось горизонта, то есть сразу после ежедневного укола, господин Арзт слёг со странной болезнью. Его грудь сотрясалась кашлём несколько часов, пока пришедшая его проведать я не встретилась с ним глазами.

Он умер так же – глядя на меня потухающей синевой, полной слёз и понимания. Того же понимания, которое несла с собой я в кабинет лорда Эшелона, осознавая, что он как обычно сидит там. Холодно и всё осмыслив.

– Г-господин! – вылетела из-за моей спины Шага, опережая меня, – господ Арзт… он… – она была испугана не меньше меня, – м-мёртв!

Она непонимающе перевела взгляд с Оушена на меня и обратно, пока я смотрела в его глаза, не отрываясь, и видела то, как на его лице расплывается улыбка. Насмешливая и жестокая, как мой поступок секундой ранее.

– Уже? – только и спросил он, – я предполагал, что проклятье не распространится так быстро, – он подался вперёд, – ты победила меня в этом, Лу, – ехидный взгляд и обращение к Шаге, – сообщи об этом слугам, пусть унесут его подальше от наших с леди вагонов.

Она кивнула ему, подтёрла одинокую слезу со щеки и направилась на выход.

– И напомни о запрете на вход всем мужчинам, – он хмыкнул, – не желающим погибнуть так же. Можешь идти.

Она едва заметно вздрогнула и скрылась за дверью, оставив нас одних.

– Удивлена, по какой причине остался жив я? – он не стал ждать моего кивка, а я бы и не смогла его сделать, – любовь, Лу. Ты же говорила мне сама, – он склонил голову набок, – помнишь? Я же не настолько идиот, чтобы не понимать очевидного. Арзт, вот – идиот, – усмешка, – был. А я успел понять то, что не верить в твои слова – глупость. Ты могла видеть то, о чём не подозревали мы.

Я качнула головой.

– Вы меня не любите. Способен ли тот, кто любит, так поступить?

Он тихо посмеялся.

– Способность мыслить здраво от любви не теряется, Лу, – он откинулся на спинку кресла, – а в нашей ситуации здраво было поступить так, как поступил я.

Я впервые в жизни жалела о том, что не смогла поступить по-злому. Но было бы мне от этого легче?