Ермак

Остались в Искере Ермак и горсть самых слабых казаков. Ветер шатал этих людей — так ослабели они телом, но дух у них был крепкий.

— Не печалься, батько, не выдадим! Отстоим!..

От вешнего дождя вздулась Сибирка-река, шумит, кружит. Стучит частый дождь. Как ящерки, по одиночке перебрались казаки во мраке через мокрый тын, проползли вал и очутились в темном широком поле. Рядом глазами чудовищ светились погасающие костры; свернувшись, подобно псам, татары спали под намокшими халатами и палатками. Ветерок доносил запах горелого кизяка. В стороне, у белеющего шатра, бодрствующий лучник вполголоса распевал заунывную песню.

Впереди заржала кобылица. Мещеряк насторожился, шепнул:

— На дороге дозор. В овраг, браты…

Уползли в размытую падь, поросшую густым кустарником. Мокрые, усталые передохнули, прислушались. В татарском стане тишина.

«Эх, теперь бы ста три донцов!» — мечтательно подумал атаман. — Пошли, отчаянные! — шепнул он.

Выбрались из овражины. Ночь будто еще темнее стала, придавила землю, обильно поливая ее дождем. Костры подернулись пеплом, погасли. Сон крепко овладел татарами. Только старательный пес брехал где-то у коновязей.

Вот и Саусканский холм! Затаенно шумит березовая роща. В большой юрте свет, звучит бубен и, как ручеек, льется нежная песенка…

«Тут и Карача!» — облегченно вздохнул Мещеряк. — Браты, последний роздых, и в сечу!

Казаки сели спиной к могильному холму. Молчали. Долго глядели в сторону Искера, где тускло светились и мигали редкие огоньки. На душе от них уверенней, веселей.

— Ермаку не спится. Думает о нас! — тихо вымолвил Илтин. — Вот нагляделся на этот красный глазок и будто с батькой поговорил. Эх! — он потянулся так, что хрустнули кости.

— Ну и силен ты, казак! — похвалил Мещеряк.

— Был силен, а теперь один дух. Ну, да и я хвачу. Ух, и хвачу! Дозволь, атаман, мне старичка…

— Возмешь, твой!.. Ну! — построжав вдруг, шепнул Мещеряк. — За мечи! Никому спуску! Быстро, разз! — он выхватил меч из ножен и побежал к шатрам. За ним — отряд. Внезапно, как лихой вихрь, налетели казаки на дремавшую у шатров стражу и перекололи с хода. Ворвались в шатер. Посреди, у мангала, дремлют двое в пестрых халатах, крепкие, сильные, смуглые лица в черных курчавых бородках. При шуме оба раскрыли глаза, схватились за клинки. Но опоздали…

Мещеряк опознал убитых и с омерзением столкнул головы с пестрого ковра к мангалу:

— То сынки Карачи! Любо, браты, мчись дале!..

Он выбежал из юрты. В покинутом шатре от раскаленного мангала стала тлеть курчавая бородка зарубленного, — запахло гарью…

Казак Ильин ворвался в шатер Карачи. Пылали жирники, освещая пестрые перины. Синие языки трепетали на медном мангале, у которого сидели три тонкие чернобровые красавицы в розовых шальварах.

Позади них, вскинув реденькую бороденку, храпел старичок в одних портках. Заслышав шум, он раскрыл глаза. При виде вбежавших казаков зрачки Карачи расширились от ужаса. Он рванулся и на коленях пополз в дальний угол.

— Козлик, ты куда? — томно спросила, не разглядев еще казаков, одна из красавиц.

Карача не отозвался, старательно подползая под войлок шатра. Набежавший Ильин схватил его за ногу и вытащил на ковер:

— Эй, кикимора! Скажи, присуха, где тут Карача?

Старичок согнулся и жарко, быстро заговорил:

— Он тут! Он здесь… Третий юрта. Это его женки. Я бедный евнух. О, аллах, истинно говорю я!

Казак толкнул мурзу ногой и, не глядя на красавиц выбежал из юрты.

Карача не дремал: плешивый и скользкий, он, как угорь, юркнул под войлок и был таков. Через минуты за юртой раздался конский топот. Круглолицая, с толстыми иссиня-черными косами, татарка приподняла пухлую губу с темным пушком и равнодушно процедила:

— А наш козлик ускакал…

Мещеряк, обозленный за страшную зиму, не щадил никого. Один за другим, так и не очнувшись, залились кровью мурзаки. От криков проснулся поэт и схватил свиток. Увидя огромного казака, он протянул руки и возопил:

— О, победитель, я прочту тебе стихи!

— Пошел прочь, дурень! — оттолкнул его казак. — И без тебя споем лихое, коли понадобится потешить душу!

Много врагов положили браты Ермака. Мстили и приговаривали:

— За Иванку Кольцо!

— За Пана!

Уцелевшие татары бежали к обозу, но Мещеряк отрезал им дорогу к коням. Казаки оградились телегами и били оттуда из пищалей.

Наступало свежее июньское утро, взошло солнце, и алмазами засверкала крупная роса, перемежаясь с яркими рубинами крови.

Беглецы с Саусканского холма примчали в осадный табор и истошным криком разбудили татар:

— Казаки, казаки добрались до шатра Карачи! Ах, горе нашим головам!..

Ермак всю ночь стоял на дозорной башне. Ждал он всем сердцем, всей душой ждал воинской радости. Завидя суету и переполох во вражьем стане, он снял шлем, вгляделся еще раз в Саусканские высоты, перекрестился и сказал:

— Мещеряк оправдал надежду нашу! Браты! Настал наш час! И нам надо идти!..