Ермак

Но сейчас Караче не помогали ни ум, ни хитрость, ни безмерная наглость, — воины его не могли с налету взять Искер. Со стыдом и злостью они возвращались в лагерь, к кострам. Карача укоризненно молчал, и это было страшнее бича. Все знали, как он мстителен и коварен.

День угасал. Опять зажглись тысячи костров. На фоне зарева беспрерывно двигались караваны и проносились стремительные всадники. Взобравшись на дозорную башенку, Ермак долго оглядывал степь: большим полукружьем, плотной стеной вырастал воинский стан Карачи.

С этого вечера началась осада Искера. Татары к валу больше не подходили, но грозили издали:

— Поморем голодом!

Каждый день по дорогам к стану Карачи подъезжали все новые конники, вооруженные луками, копьями и арканами. Среди них были и всадники из далеких ногайских улусов — искатели легкой наживы. Карача во все концы рассылал стрелы с красным оперением, призывавшие на войну с русскими. Он отбирал самых красноречивых посыльщиков, которые могли не только передать стрелу, но и зажечь сердце пламенным словом. Они клятвенно уверяли татар: «Конец пришел неверным. Они закрыты в Искере и не уйти им оттуда. Их поразит наша стрела и голод. Идите, идите скорей к Искеру!».

В укрепленном городке было зловеще тихо, и с наступлением сумерек он погружался во мрак. Русские упорствовали и не сдавались. «Чем живы они?» — недоумевал Карача и досадовал, что откладывается час, когда он войдет в шатер хана Кучума. Чтобы уберечься от ядер и случайной стрелы, мурза отнес свою ставку в березовую рощу, на Саусканские высоты. Здесь под каменными плитами покоились ханы, их бесчисленные жены и знатные мурзаки, — это место было священно для всех знатных татар. И с него хорошо был виден умирающий Искер. Под молодыми березами поставили белые войлочные шатры, — в них поселились десять жен Карачи, сыновья и толстые, отъевшиеся мурзаки, которые до жгучей ненависти завидовали Караче. Молодые, стройнае сыновья мурзы по утрам выезжали с кречетами на охоту или в стан, где из тайного места подстерегали русских и били в них стрелой. Открытого боя они пугались.

Сам Карача, много лет служивший Кучуму, любил торжественные приемы. Вечером к нему в самый обширный шатер сходились мурзаки и рассаживались на коврах. Подобно хану, Карача сидел на возвышении, и два телохранителя огромного роста и свирепого вида оберегали его от злого ножа соперников. По его знаку слуги приносили серебряные тазы, в которых дымился хорошо пропаренный плов из жирной баранины; старичок любил хорошо поесть. Тонкими пергаментными перстами он брал из блюда горячий плов и жадно ел его. Скрестив ноги в мягких зеленых сапогах с заостренными носами, Карача косыми глазками зорко следил за мурзаками. После еды к нему обычно приводили старых мулл, приглашенных Кучумом из страны солнца — Бухары. Любил Карача похвастать перед ними своею ученостью. С муллами приходил и тощий высокий поэт, проживший много лет у повелителей восточных стран, а теперь подобранный Карачой на перепутье караванных дорог. Поэт развертывал истрепанный пожелтевший свиток и, надо отдать справедливость этому служителю высокого искусства, выразительно-волнующе читал стихи Низами. Закрыв влажные лисьи глазки, затаив дыхание, Карача с неподдельным упоением слушал звучные строфы. Сытые мурзаки в знак одобрения и благодарности за гостеприимство громко рыгали. Поэт укоризнено поглядывал на них.

После стихов муллы раскрывали толстый фолиант корана и читали мудрые изречения. Начинались толкования. Хитрый Карача любил речи не менее хитрого и льстивого муллы Исмаила, который витиевато и многозначительно пророчествовал перед мурзаками о том, что на древний улус Тайбуги воссядет некий мудрый хан из нового рода. Говоря об этом, он многозначительно глядел на кротко моргавшего Карачу, в глазах которого порою, загоралась и не могла укрыться от мурзаков радость…

После беседы с учеными мужами Карача отпускал приближенных и предавался отдыху в обществе молодых жен, взиравших, однако, на него, словно на паршивого козла. Самая молодая и красивая из них — Асафат, не скрываясь, насмешливо называла его: «Мой козлик…»

И Карача, на самом деле, ползал на четвереньках за разыгравшимися резвыми женами и жалобно блеял козленком. Они толкали, дразнили его — жалкого, тощего старичка с реденькой бородкой.

Ночи подошли теплые, шумные, полные гомона талых вод и овеваемые запахом набухших клейких почек. Снег сошел со степей, и берега Иртыша засинели, — скоро тронется лед. А в Искере доедали последнее. Смелые казаки спускались на животах с крутого яра к Иртышу и закидывали рыболовную снасть. Добыча радовала. Но однажды вражий дозор подстерег двух казаков; их схватили, мучили, а утром с валов казаки увидели своих братов повешенными высоко на жердях.