Епистинья Степанова

Все происходившее в монастыре разносилось по станицам, хуторам, обрастало слухами, горячо обсуждалось.

У казаков принято было считать новую власть — властью иногородних, а значит, на них лежала вина за разруху, голод, беспорядки, продовольственные поборы. На иногородних же легла вина за изгнание монахинь, за уничтожение общекубанской святыни. Новая власть представлялась казакам неумелой, враждебной, бестолковой. Давняя казачья мечта теперь была еще дальше. Под пеплом внешнего послушания и согласия с новой властью тлел у казаков жар затаенной ненависти и гнева, об этот жар с изумлением, с растерянностью обжигалось в то время немало людей.

Знали и на Шкуропатском обо всем, что происходило за стенами монастыря, знали и Степановы. Да и как не знать? Эти события стали частью и их жизни. Знакомые Епистинье монахини, которые после выселения устроились кто где: у родственников, при станичных церквах, сиделками в больницах, еще долго навещали ее. Теперь уже она утешала монахинь… А сыновья навещали коммуну, которая привлекала их необычными машинами, новыми развлечениями.

Но жар тлел. Об этот жар обжегся и наш Николай. Сын Николая Валентин записал по памяти давний рассказ Епистиньи об этом событии. Написал по-своему, не так, как рассказывала когда-то бабушка Епистинья, написал в романтических тонах, со знакомой, неистребимой у многих склонностью к созданию мифа о жизни, о человеке, о событиях.